величество», «всемогущий» или «внушающий трепет светоч». Система наследственных занятий не переросла здесь в иерархию каст, и служитель, чувствуя поддержку своего клана, был столь же горд и независим, как и любой солдат или писец.

— Мой спутник вышел на прогулку, — ответил Фолкейн. — Но, думаю, хватит и меня одного.

«Хватит для чего? — спросил он себя. — Мы прохлаждаемся здесь уже целую неделю. Хорошо бы, если бы кто-нибудь из этих посланцев, без конца снующих туда-сюда, догадался засунуть ракету в штаны Джадхади. А может быть, это удастся сделать мне, когда тот отвернется. Очень бы хотелось. Ну ладно, отправляемся».

Он вышел в соседнюю комнату, чтобы одеться для торжественного приема. Предоставленные ему апартаменты были просторны и в своем роде роскошны. Жаль только, чтоони не соответствовали его вкусу. Дэвиду, правда, нравились занавеси из великолепного оранжевого меха (особенно если подумать о том, сколько за них можно было бы выручить на Земле), но росписи на стенах не только были выполнены в совершенно чуждой человеку манере, но и казались его непривычному к местному освещению взгляду набором черных пятен. Голый пол был таким холодным! И ни одно из низких кресел и украшенных балдахинами лож не было удобным — ведь они предназначались для икрананкцев.

С балкона находящейся на третьем этаже комнаты открывался вид на дворцовые сады. Они напоминали старинную японскую гравюру: скалы, низкие растения с изысканно подобранными оттенками листвы. Имелась даже такая роскошь, как фонтан: его струи играли внутри стеклянной колонны, чтобы не дать испаряться драгоценной влаге. Поверх окружающей сад стены были видны только городские крыши. С запада сквозь пелену пыли пробивались зловещие красные лучи солнца. «Опять пыльная буря, — подумал Фолкейн, — несладко приходится местным крестьянам».

Провести неделю в императорском дворце было бы интересно, будь это человеческая империя, достигшая необходимого уровня декаданса. Катандара не соответствовала этим стандартам. От нечего делать Дэвид упражнялся в местном языке, читая эпическую поэму, названную скромным автором величайшей поэмой в мире. В ней было даже больше загадок, чем в Библии. Дэвид показал язык фолианту и включил рацию.

— Привет, Адзель, — сказал он на латыни, — как ты там?

— Похоже, мы направляемся в таверну, — ответил голос воданита. — По крайней мере вывеска гласит, что это «Дом изысканных наслаждений и крепких напитков».

— О Боже, как жаль, что мне пришлось остаться на посту… Ну так вот: меня вызывает самая главная шишка. Скорее всего для новой порции болтовни и проволочек, но кто знает. Так что держи радио-ушки на макушке.

Насколько было известно галактическим путешественникам, этот способ связи не был известен икрананкцам и мог при случае оказаться тузом в рукаве.

Если только эршока не научили… Нет, это казалось маловероятным. Ведь их предков высадили в том, что было на них надето, почти без всяких инструментов. Водоворот местной цивилизации быстро закружил их, тут уж стало не до воспоминаний о земных достижениях. Зачем делать ружья или что-то еще, даже если бы на это нашлось время и умение, раз можно просто воспользоваться тем, что ты вдвое сильнее и выносливее местных жителей? За исключением немногих приспособлений, нужных в повседневной жизни, эршока ничего не дали здешней технологии, и их великие знания быстро стали всего лишь легендой.

— Хорошо, — ответил Адзель. — Я объясню капитану Падрику, что это всего лишь безвредная магия. Мне и так приходится его все время успокаивать: он что-то нервничает. Желаю удачи.

Фолкейн вернулся в приемную и последовал за слугой. Тот вел его по бесконечным коридорам и пандусам. Дворец гудел, как улей: шаги, голоса, шуршание одежд и шелест бумаг раздавались отовсюду. Навстречу Фолкейну попадались чиновники в длинных одеяниях, закутанные в плащи с капюшонами торговцы, крестьяне в килтах, скотоводы в широкополых шляпах и в сапогах со шпорами; встретился даже купец, прибывший издалека, из жарких земель тропиков, дрожащий в своем теплом меховом балахоне. Бурный поток жизни империи омывал дворец императора — корону на лбу царственного города. Заманчивые запахи из кухни напомнили Фолкейну, что он голоден. Нужно признать, что местные кулинары были на высоте — это порадует ван Рийна, если все пойдет удачно.

У входа в тронный зал на страже стояли четыре эршока в таких же ярких плащах, как и часовые у Железного Дома. Стоять навытяжку не было принято в армии икрананкцев, и люди оказались достаточно сообразительны, чтобы не вводить здесь это новшество, но тем не менее воины со своими сверкающими алебардами казались неподвижными, как статуи. Рядом с ними располагалась дюжина лучников братства тирут. Фолкейн не сомневался, что они появились во дворце недавно, только с тех пор, как начались неприятности в Рангакоре. Впрочем, нельзя винить Джадхади в излишних предосторожностях: ведь он теперь не мог доверять собственной Sicherheitsdienst[83].

И все же было что-то совершенно шизофреническое в его подозрительности: вместо того чтобы ухватиться за предложение Фолкейна о возвращении захваченного города, император в течение недели допрашивал землянина. Поскольку, приняв предложение, он ничего не терял (по крайней мере никакие возможные осложнения не обсуждались), приходилось отнести нерешительность Джадхади за счет сильнейшей ксенофобии. Но что вызвало ее и что тут можно сделать?

Слуга откинул занавеси, и Фолкейн вошел в тронный зал.

Джадхади ожидал его, сидя верхом на Звере Катандары, бронзовой позолоченной химере. Фолкейн остановился в положенных семи шагах от владыки (расстояние, как подозревал Дэвид, считавшееся достаточным, чтобы стражи-эршока успели схватить злоумышленника в случае покушения) и поклонился.

— Где твой спутник? — резко спросил Джадхади. Гладкий рыжевато-черный мех и алое одеяние пожилого императора не скрывали его кругленького животика. В одной руке Джадхади сжимал украшенный самоцветами скипетр, который в случае необходимости мог послужить и оружием.

— Один из офицеров гвардии пригласил его на прогулку по городу, благороднейший, — объяснил Фолкейн. — Мы сочли, что отсутствовать нам обоим…

— Какой офицер? — спросил Джадхади, наклоняясь вперед. Ближайшая к нему стражница, покрытая шрамами седая могучая валькирия, положила рукуна рукоять меча. Придворные, писцы, советники, чародеи, младшие отпрыски знатных семейств, обучающиеся приемам управления, придвинулись поближе. Их глаза горели красным огнем в тусклом свете.

— Э-э… его зовут Хью Падрик, благороднейший.

— Аххрр… И скоро они вернутся?

— Я не знаю, благороднейший. Что-нибудь срочное?

— Нет. Пожалуй, нет. Но мне это не нравится. — Джадхади повернулся к гвардейцу-туземцу. — Пусть их найдут и вернут. — Подозвав писца, он приказал: — Нужно немедленно вывесить приказ о том, что всем эршока запрещается приближаться к делегатам Торгово-технической Лиги.

— Благороднейший! — из-за цепи стражников, эршока и представителей братства отнакаджи, стоящей вдоль ряда малахитовых колонн, выступил единственный человек в зале, кроме часовых и Фолкейна, — седой старик, сохранивший, однако, воинскую