Это место вызывало холодное, неживое чувство, несмотря на все его феодальное величие. Все это выглядело как приемный зал в каком-то первоклассном похоронном бюро, тяготеющем к стилю барокко.

— Ну, вот мы и здесь, — проворчал Брайан. — Давай осмотримся вокруг — изучим обстановку.

В большой обеденной зале были установлены высокие покрытые пятнами витражи, за огромным тяжелым дубовым столом, должно быть, могли расположиться двадцать гостей, — если гости были когда-нибудь здесь, — и меня стало немного подташнивать от вида всего этого. Бронзовые скульптуры стояли на старых буфетах и каменных выступах, и здесь был настоящий завал из журнальных столиков и старинных вещей, прекрасных образчиков старой индейской керамики, викторианского художественного стекла, пепельниц и медных горшков. Воздух был затхлым и нездоровым, хотя дом на самом деле простоял закрытым не так уж и долго: в конце концов, Хирам Стокели умер не так давно — или он имел что-то против открытых окон и свежего воздуха?

Или, возможно, ветер, который дул со стороны Поля Хаббла, где сотни и сотни трупов гнили в земле на протяжении столетий, нес с собой ядовитые миазмы, словно чума, что даже в жаркие летние месяцы Хирам Стокели предпочитал задыхаться за закрытыми окнами и не дышать им?

Это был вопрос, на который я действительно не хотел найти ответа.

Мы нашли библиотеку на втором этаже, огромную комнату, уставленную от пола до потолка книжными полками. На самом деле я не чувствовал настроения оценивать своё наследство в серых отвратительных красках вечера, но быстро пробежал глазами по полкам. В переплетах из тисненой кожи стояли стандартные наборы Диккенса, Теккерея, Скотта, поэтов Озерной школы. Несомненно, хороший торговец старыми книгами в Сан-Франциско может получить приличную прибыль для меня за них, если сырость и плесень не попортили книги.

— Боже мой! Что это? — воскликнул Брайан испуганным тоном. Он смотрел на масляную картину, которая висела на панельной стене рядом с дверью. Смутная из-за пыли и плохого ухода, его украшенная завитками позолоченная рама содержала шокирующую сцену, которую я не мог разглядеть в тусклом свете.

Подойдя ближе, я прочитал надпись на маленькой латунной пластинке, прикрепленной к нижней части рамы.

— Ричард Аптон Пикман, — пробормотал я. — Я слышал о нем, бостонский художник…

Затем я поднял глаза, чтобы внимательно изучить картину. С явным потрясением я увидел тусклый, призрачный склеп, — каменные стены его были покрыты каплями влаги, бледные и раздутые грибы прорастали под ногами. Множество неприлично обнаженных, невообразимо толстых мужчин и женщин, голых и грязных, с тяжелыми когтями и похожими на собачьи мордами, с выступающими бровями и искаженными лицами, были сгруппированы вокруг того, кто был их предводителем. То, что вызывало холодную дрожь в этой гротескной живописи, был сверхъестественный, практически фотографический реализм техники художника… это и адское выражение отвратительного, злорадствующего наслаждения, отпечатавшееся на жирных чертах вырожденного, почти звериного лица…

Содрогаясь от отвращения, я поспешно опустил взгляд от изображения, чтобы найти название картины.

— «Холмс, Лоуэлл и Лонгфелло, погребенные на горе Оберн», — прочитал я чуть слышно.

Брайан выглядел нездоровым.

— Боже, я сначала продам эту мерзость! — поклялся он. Я не винил его: честно говоря, я бы сжег эту ужасную вещь.

Мы решили остаться здесь на ночь, так как нам потребовалось бы несколько часов, чтобы вернуться в Сантьяго. Мы проехали мимо грязной маленькой закусочной возле причалов во время нашей поездки по городу, но как-то ни один из нас не почувствовал себя готовым пройтись по этим изрезанным колеями улицам с покосившимися, гниющими домами. В настроении праздничной щедрости хозяйка гостиницы Брайана собрала нам большой обед для пикника, который мы лишь пригубили во время пути, поэтому мы развели огонь в каменном камине и с жадностью набросились на холодный чай, бутерброды с ветчиной и курицей, и картофельный салат в мерцающем свете оранжевого пламени. Начал моросить дождь; небо было свинцовым и пасмурным; скорбный ветер рыскал и хныкал в карнизах. Это была противная ночь, и никто из нас не чувствовал себя способным забраться в постель после того, как взглянул на сырые, затхлые простыни и пустые, вытянутые спальни. Мы накормили огонь и свернулись на паре диванов, закутавшись в одеяла, найденные в шкафу наверху.

Брайан вскоре захрапел, но я не мог расслабиться настолько, чтобы погрузиться в сон. Сдавшись через некоторое время, я подкинул еще топлива в огонь и зажег старую лампу, которую мы нашли на задней веранде, в которой еще было достаточно масла. Затем я отправился на поиски книги для чтения. Твен, Дюма, Бальзак — все стандартные классики были слишком тяжелы для моего мрачного настроения, но, конечно же, где-то среди всех этих тысяч забальзамированных шедевров дядя Хирам, должно быть, припрятал хороший триллер или сочный детектив…

На одной из нижних полок я заметил кое-что странное: ряд книг и брошюр, стоявших за передним рядом, — это заставило меня задуматься, не были ли все книжные полки установлены книгами так же… или, возможно, так дядя Хирам брезгливо скрывал от повседневной публики небольшой набор «непристойной», Викторианы? Ухмыляясь, я достал один из томов и поднес его к свету, чтобы прочитать его название.

Это был «Ночные призраки», — роман Эдгара Хенквиста Гордона, изданный в Лондоне издательством «Погребальный дом», — великие небеса! Я держал в своих руках чрезвычайно редкую и очень ценную книгу. Это была первая книга, которую опубликовал Гордон, и, вероятно, потому, что критики того периода озаглавили ее «чрезмерно болезненной», это был полный провал, поэтому том, который я держал в руках, был так востребован коллекционерами всего странного и фантастического.

Осторожно положив книгу на стол, я удалил первый ряд книг и начал вынимать и изучать один за другим тома, которые они скрывали. Следующий том был также Гордона, опубликованный в частном порядке роман «Душа Хаоса». За этим последовала редкая копия темного журнала «По ту сторону», того самого, который содержал знаменитый первый рассказ Гордона «Горгулья». Для своей книги «Декаданс в литературе», я изучил фотографическую копию «Горгульи», полученную с большим трудом и со значительными затратами времени, и я хорошо помню ее фантасмагорические знания о черных городах на самом дальнем краю пространства, где странные существа шептали неописуемые богохульства с бесформенных престолов, которые выходят за пределы области материи.

Следующей книгой был тонкий томик стихов Эдварда Пикмана Дерби, озаглавленный «Азатот и другие ужасы», в который я также заглянул, это была дорогое первое издание в довольно неплохом состоянии. Рядом с ним располагался второй том стихов — «Люди монолита», Джастина Джеффри; затем появились еще несколько крошащихся и пожелтевших