Анна не глядя на Дэвида повернула к морю. Ей не хотелось, чтобы он видел, как одна потаенная слеза украдкой скользнула по ее щеке.

И будто агнец на закланье он пошел за ней.

— Почему же ты уехала, так ничего не объяснив! — не выдержав, воскликнул Дэвид. В одну секунду он неожиданно для самого себя потерял терпение. Терпение, которым дорожил и свою сдержанность, которую ценил и в себе и в других, и почитал за главную добродетелей, без оглядки позабыл. Сейчас он был тем, кого презирал, человеком эмоциональным, человеком чувствующим и потому неразумным. Всю свою долгую жизнь, стараясь отринуть эту часть себя, пряча ее где-то в глубине белоснежной и накрахмаленной рубахи, явил ее здесь и сейчас, как слабость, как погибель.

— Теперь уже и не знаю, — так и не взглянув на него, а глазами все еще ища у моря поддержки, произнесла Анна. — Мне казалось, — продолжила она, — что тогда, это было верным решением. Мне казалось, твои чувства несерьезны, лишь прихоть, и вопрос времени, когда ты оставишь меня. В твой отъезд, этот конверт, как оскорбление, и потом…, — запинаясь и не решаясь сказать, начала Анна: — я встретила фрау Остеррайх. Она мне поведала некоторые подробности.

— О чем же?! — гневно воскликнул он, уже предвидя сплетни и кривотолки злопыхателей о чем бы то ни было. Уж они найдут повод позлословить, даже если ты монах безгрешный, а уж он ни монахом, ни тем более безгрешным не был.

Тишина в ответ. Лишь снова долгий взгляд куда-то в море.

Дэвид с раздражением схватил ее чуть выше локтя и нетерпеливо повернул Анну к себе. Она беспомощно посмотрела на него своими глубокими почти черными глазами в этой хмурой мгле, надвигающегося шторма и тихо произнесла:

— Фрау Остеррайх сказала, что вы… бесчестный и… едва ли порядочный человек, а ваше состояние нажито путем… далеким от праведного, — последние слова она сказала ели слышно, так что он с трудом разобрал их, но когда их смысл, наконец, дошел до него, то Дэвид громко и открыто рассмеялся.

Он даже не злился на эту наивную глупость, им просто овладело раздражение на Энн. С трудом переведя дух, как если бы пробежал добрую милю, он уже спокойно спросил:

— А фрау Остеррайх при этом не уточнила, каким путем нажито ЕЕ состояние? Замечу, Остеррайхи далеко не бедные люди. И кто знает, учитывая немецкую бережливость и скупость, может в разы богаче меня. Разве ж ты не знала, что состоянием они обзавелись во время войны? Вот уж подозрительно. Не так ли, Энн?

Анна ничего не ответила

— Не думал, Энн, что ты настолько наивна, вернее о твоей наивности я догадывался, но о глупости, не знал, — уже зло добавил он. — Да будет тебе известно, милая Энн, состояние только так и наживается и никак иначе. И я совершал бесчестные поступки, но лишь те, которые бы мне не мешали спать. Больше мне нечего сказать, — затем немного помолчав, раздраженно спросил: — И что же? Это все? — готовый услышать другие не менее смехотворные обвинения.

— Не совсем, — уклончиво продолжила Анна.

— Продолжай, — сухо предложил ей Дэвид, словно уже потерял к этому диалогу какой бы то ни было интерес.

— Будто это ты с месье Жикелем устроил пожар на их вилле, так как Жикель, был недоволен таким близким соседством и он, и ты…, — сбиваясь, произнесла Анна, — словом, ты помог ему в этом.

— Мммм, понятно, — отстраненно обронил он.

— Так это правда! — воскликнула она, прижав пальцы к губам. — Ты устроил пожар!

— Я не устраивал пожар, — спокойной ответил ей Дэвид, словно увещевая неразумное дитя. И все же в его словах, даже для Анны, слышна была ложь.

— И даже если не ты, а кто-то с другой подачи, с подачи месье Жикеля, или с твоей подачи, не важно, — раздумывая вслух, произнесла Анна, — я вижу, по твоим глазам, ты знал, ты знал, но не помешал.

— Между «совершал» и «знал», большая разница, милая Энн, опасная разница. Например, у меня нет желания мешать драться паукам в банке. Но это не значит, что я стал бы драться вместе с ними. Пусть дерутся, если им так надо, не мой бой, и драка не моя. Достаточно того, что я никакого к этому отношения не имею. В жизни все не так просто, милая Энн, — уже мягче произнес он, — тебе все надо разделить на черное и белое. Я у тебя или добрый, или дурной, и ты слышать не хочешь, что бывает разное. И было бы простительно, если бы твой опыт был мал, но ты столько видела, и сейчас, я полагаю в рабстве у Остеррайхов, и все же, ничего не хочешь замечать. Он посмотрел на нее с сожалением, и все же в эту минуту, нежную и слабую, утонченную и женственную, заблудшую и запутавшуюся он любил ее так, как никогда и никого на свете, с каким-то горьким сожалением, будто для своей любви, выбрал неверный объект.

Все было сказано, все объяснено, но легче отчего-то не стало. Произнеся вслух, все, что казалось, разделяло их, они не только не стали ближе, но жизнь, будто разнесла их по разным берегам. И сейчас, находясь всего в полуметре друг от друга, оба понимали, что никто из них, не сделает шаг на встречу, и этот шаг, что не случился, стал пропастью меж ними.

Погода разъяснилась, еще минуту назад все в природе говорило о надвигающемся шторме, и темные воды, и волны, сбивающиеся друг к другу, как птицы в стаю, и тяжелое свинцовое небо, дремлющее на крепких колонах пальм. И снова нет ничего. И ясно, и тихо, и умиротворенно, будто ничего и не было.

Неожиданно Дэвид, произнес: — Город не малый, но и не большой, непременно еще увидимся, Энн, а сейчас мне пора. — И чуть наклонив голову в знак прощания, поспешно ушел.

Анна посмотрела ему в след. Его крупная фигура больше не была гибкой и ловкой как у хищного зверя. Он двигался неуклюже и выглядел громоздко, а все его движения были скованны и медлительны. Видимо авария отразилась на нем гораздо сильнее, чем она могла предположить. Как она хотела бы кинуться ему в след, и поцелуями и нежностью и лаской излечить все раны. Но сейчас, когда он так зол на нее, и по правде сказать, по делу, она не решилась бы