— Успокойся, — пригвождает к полу одним взглядом. — Хватит.

— Ненавижу, — выкрикиваю из-за Мишиного плеча, пока он сжимает меня в кольцо рук. Натуральные тиски. Не пошевелиться. Даже дышать трудно.

— Приди в себя, — говорит совсем тихо.

Чувствую прикосновения его губ к мочке уха. Сглатываю.

Меня не отпустило, но мозг начинает медленно соображать, что моя истерика может сделать только хуже. А если Марк проснется?

— Иди к Марку, я сам тут разберусь.

С опаской кошусь на отца, потом фокусируюсь на Мишином лице. Я ему верю?

— Поехали домой. Давай заберем Марка и поедем домой, пожалуйста.

— Пять минут. Иди к сыну.

Медленно плетусь к лестнице, потому что этот ужасный день вытянул из меня все силы.

Миша подходит к моему отцу на расстоянии вытянутой руки. Смотрит на него с читающимся в глазах омерзением, а потом, потом с размаху бьет кулаком по лицу. Вздрагиваю.

Мама охает, хватается за сердце и бежит к папе, который распластался на полу, вытирая бегущую из носа струйку крови.

— Не трогай меня, — папа отталкивает маму, а она причитает все громче.

— Если еще раз вы приблизитесь к моему сыну без моего ведома, хоть на километр, я вас посажу. И это в лучшем случае. Завтра с утра буду ждать вас в офисе.

— Думаешь, что уже победил? Что Шумаков тебе пообещал?

— Ничего. Мы с ним на равных. Просто на равных.

— Тупоголовый щенок!

Папа брызжет слюной, кроет Мишу матом, но Князев не реагирует. Просто идет ко мне и, сжав мои пальцы в своей ладони, ведет наверх.

Мы забираем Марка из этого дома спящим.

Миша кладет его в машину, а я торопливо залезаю на заднее сиденье.

— Мамочка, — Марк просыпается буквально на секундочку, пока я укладываю его голову на свои колени, а потом снова засыпает.

Всю дорогу чувствую висящее в воздухе напряжение.

Миша молчит, а задавать хоть какие-то вопросы я сегодня больше просто не могу. Единственное, что замечаю, это то, с какой силой Миша сжимает руль. Он зол. Невероятно зол…

Уже дома решаю, что лягу сегодня с Марком, заглядываю в детскую, понимая, что не я одна так решила.

Князев уже лежит рядом с ребенком в позе креветки. Для его роста эта кровать совсем не годится.

Облизываю губы и, почувствовав резкую боль в животе, сползаю по стенке к полу.

— Даш?

Голос мужа кажется таким далеким, будто из другого измерения…

Глава 17

Смотрю в спину уходящей медсестре. Мне кажется, сейчас все мое внимание, как и Мишино, приковано к ее белому халату.

В тишине стук низких каблучков звучит по-особенному громко.

Мы оба ждем, пока она уйдет, чтобы начать этот нелегкий разговор.

Этот чудовищный разговор, от которого явно будет зависеть вся моя дальнейшая жизнь.

— Ты не врала, получается…

Миша упирается локтями в широко расставленные колени. Он сидит на стуле рядом с кушеткой, на которой я лежу и на которой ровно пятнадцать минут назад мне делали УЗИ.

Смотрю на руку, в которую вонзили капельницу, и устало прикрываю глаза.

— Если хочешь, чтобы тебе не поверили, скажи правду.

Сглатываю. Не узнаю свой голос. Он такой спокойный, словно ничего из того, что было со мной сегодняшним днем, просто не происходило.

— Почему не хотела, чтобы я узнал?

— Развод. Помнишь?

— Сложно забыть то, о чем ты напоминаешь мне с регулярным постоянством.

— И все же. Мы не планировали ребенка. Я не планировала. Те ночи были огромной ошибкой. Ты и сам это знаешь. Мне иногда кажется, что вся моя жизнь — вереница нескончаемых ошибок.

Облизываю губы и все же решаюсь посмотреть на Князева. Мы моментально сталкиваемся взглядами.

— Если мне ты говорить не планировала, получается…

— Я хотела сделать аборт. Сегодня. Точнее, уже вчера, — смотрю на время, а сама жду Мишину реакцию. — Мама позвонила мне, когда я сидела в клинике и ждала приема.

Смотрю на него в ожидании, что он скажет. Что ответит? Обвинит?

Миша рывком поднимается на ноги, сует руки в карманы брюк и отходит к окну. Я не вижу его лица, но несложно догадаться, что от моей откровенности он не в восторге.

— Мое тело — мое дело, да? — спрашивает с легкой ухмылкой и косится на меня.

— Жаль только, что за эти годы все решили иначе.

— Хватит прикидываться жертвой. Я тебя не принуждал. Ни тогда, ни сейчас.

— Только чуть-чуть манипулировал, — смеюсь и сразу морщусь. Головная боль пока еще, к сожалению, никуда не делась.

— Что говорить Марку, когда мы разведемся, уже придумала?

— Правду. Что его родители не любят друг друга, но очень любят его, поэтому всегда будут рядом с ним, даже если живут отдельно.

— Хорошо. Меня устраивает. Что насчет аборта?

Князев резко разворачивается, снова смотрит мне в глаза, а я не знаю, куда спрятаться от этого его взгляда. Он в душу проникает. Глубоко-глубоко под кожу. Острыми бритвами распарывает сердце на мелкие ошметки, но сначала крошит в труху грудную клетку.

Что насчет аборта? Да боже, знала бы я сама ответ на этот вопрос, вероятно, сейчас бы не мешкала.

У меня была угроза выкидыша сегодня, и, если я продолжу в том же духе, картина не изменится. Когда я очнулась в машине скорой помощи, первое, о чем подумала, это — а жив ли еще ребенок?

Он еще часть меня или уже нет?

Я до мельчайших деталей помню ту боль, которая накрыла меня, прежде чем я потеряла сознание. Ее ни с чем нельзя было сравнить. Она даже не физическая была, а душевная.

Я словно умирала там, в детской. Снова и снова, пока не вырубилась окончательно.

— Это последняя неделя, когда можно, — отвечаю, прочистив горло. — Я понимаю, что он или она ни в чем не виноват. Понимаю. Но я не хочу родить еще одного малыша от нелюбимого человека. Думаю, что тебе в какой-то степени должны быть понятны мои чувства.

— В какой-то…

Миша откидывается на спинку кресла и запрокидывает голову. Мы снова погружаемся в тишину.

Передо мной стоит еще один самый сложный выбор в жизни. Снова.

— Если решишь оставить, знай, что всегда можешь на меня рассчитывать, Даша.

— Спасибо, — облизываю и