Однажды, много позже, я застал его с фотографией в руках. Я видел, как он тоскует. Может, впервые в жизни. И, наверное, тогда я посмотрел на него другими глазами, хоть и не любил его, местами даже презирал. Глупый был. Мать жалел.

Мы сблизились с отцом незадолго до его смерти. Он рассказал мне, что ищет вашу дочь. Что, наверное, у него есть ребёнок. Он… может, чувствовал, а может, знал… Не могу сказать точно. Но отец взял с меня слово, что если у него не получится, я найду вашу дочь, и сделаю всё, чтобы, если ребёнок всё же существует, он получил то, что ему причитается. Я пообещал. А вскорости его не стало. Трагически, не по болезни. Автокатастрофа. Обычная или подстроенная – не знаю.

– Не нужно, наверное, было ворошить прошлое, – покачала головой бабушка. Слишком строгая, без привычной мягкости. – Ты оставь как есть, сынок, – сказала она Владу тогда. – У вас там своя жизнь, у нас здесь – своя. У Ники всё есть. Сложно спорить с судьбой, понимаешь? Иногда нужно дать реке жизни просто течь в том русле, которое она пробила самостоятельно.

– Нет, я не согласен, – упрямо сжимал губы Влад. – Отец так хотел. А я… вы можете мне не верить, но я честно не знал, что чувствую, когда начал вас искать. Верил, не верил. Хотел просто галочку поставить, что выполнил волю умершего. Это как будто меч над тобой висит и всё время напоминает: может настать день, и он рухнет, пронзит насквозь, потому что я не сделал то, что пообещал. Это было обязательство, слово, данное под давлением в некотором роде. Я сказал себе: найду, успокоюсь. Может, свожу вашу дочь к его могиле, если она захочет. А потом я увидел Нику. Её глаза. И понял: просто так ничего не получится. Всё не то. Она должна стать Астафьевой. Получить всё, что ей причитается. Так будет справедливо.

Бабушка снова вздыхала, качала головой, прятала глаза.

– Ты не спеши, сынок, – увещевала она Влада. – Не всё так просто.

– Молод я ещё, да? – улыбался ей Влад. – Поживём – увидим. Как-то оно да сложится.

Я не очень хорошо понимала, что должно сложиться, но жизнь у нас с бабой Полей стала немного другой. Более сытой. Радости стало чуть больше. Влад настаивал, чтобы мы переехали. Бросили дом, наш городишко, перебрались в столицу.

– У Ники должно быть всё самое лучшее, – упрямо твердил он. – Школа, репетиторы, дополнительные занятия, увлечения. Она Астафьева.

Он любил меня – я это чувствовала. Баловал. С его появлением у меня и так многое было самым лучшим. В том мирке, где мы жили. Но бабушка не спешила менять лапти на бальные туфельки – так она это называла.

– Не нужно торопиться, – гладила она меня по голове. – Он горячий, увлечённый. Ему кажется всё простым и понятным. Но неизвестно, как его мир отнесётся к появлению тебя. Дадим немного времени, чтобы всё утряслось. Я… хотела бы верить в чудеса, но лучше пусть они случатся вначале, а потом уже подумаем, как быть дальше.

Чудеса не случились. Бабушка была права. Появились какие-то трудности. Не так-то просто было признать меня родственницей и дать настоящую фамилию, хотя генетическая экспертиза подтвердила: мы родные с Владом. Но… постепенно всё съехало на невидимых глазу тормозах.

Нет, он нас не бросил. Приезжал, появлялся. Давал деньги. Продолжал баловать меня. Исчезал надолго со временем, но неизменно возвращался. Правда, постепенно в нём стало меньше лёгкости, задора, а радужные перспективы и речи постепенно обмельчали, сошли на «нет».

Ни я, ни бабушка никогда и ни в чём его не упрекали. Мне достаточно было того, что он есть в моей жизни. Бабушке хватало того, что никто больше не пытался выдернуть нас из привычного окружения.

– Это жизнь, Ника, – вела она изредка неспешные беседы. – Не стоит огорчаться. Может, даже хорошо, что так складывается. Ему проще, нам меньше внимания. Я бы не хотела, чтобы тебя сожрали. Там, где замешаны большие деньги, всегда непросто. Иначе твой бы отец растил бы тебя сам, а не остался там, где его держали отнюдь не чувства.

Влад был первым, кто вложил в мою детскую руку оружие. Мне было десять. Тогда я воспринимала всё, как игру. Несерьёзно. Просто азарт. Желание быть к нему ближе. Понимать, чем он живёт.

– Научишься стрелять, Ника, будешь самым метким стрелком, – горели азартом его глаза. – Это драйв. Удовольствие. Адреналин. Я сам научу тебя всему, что умею. И однажды ты станешь моей правой рукой, правда?

Я не хотела быть ни рукой, ни ногой. Я хотела быть ему сестрой, как и раньше. Может, поэтому шла за ним, как привязанная. Слушала, внимала, верила безгранично. Всему, что он рассказывал или чем делился.

Незадолго до смерти он приезжал к нам какой-то вымученно-потухший. Ранние морщины, скорбно сжатый рот. Воспалённые от недосыпа глаза. Странно было видеть Влада таким. Он словно постарел. А ему было всего двадцать семь. В те дни я впервые рассмотрела седину у него на висках. Несколько серебристых волосков. Но они были и никак не вязались с моим никогда не унывающим ранее братом.

Мы проводили много времени вместе. Удирали от бабы Поли. Он увозил меня подальше, в лес, где учил стрелять и вёл какие-то странные, рваные и полные недомолвок беседы. Тогда-то я впервые и услышала это имя – Стефан Нейман.