на поднос, на ее засаленное энтари, похожее на передник бакалейщика, и в результате она приносила поднос с кофе в гостиную в таком виде, что дурашливый клоун, который подавал кофе в театре в Диреклерарасы, с ней и рядом не стоял. Хозяйка дома была готова провалиться сквозь землю от стыда перед гостями и делала ей знаки глазами: «Девочка, что это за вид? Ведь только что на тебе было все чистое». Гюльсум отвечала не моргнув глазом: «Только что убрали в кладовой». Ах, эта девичья ложь… В кладовых было убрано еще полчаса назад. Ее энтари находилось в таком виде уже третий день. Хотя слова ханым-эфенди «только что на тебе было все чистое» также являлись ложью, она должна была так сказать, чтобы не позориться перед гостями.

Каждый вечер Гюльсум чистила лампы и наполняла их. Однако она ленилась протереть их сухой тряпкой после того, как вымоет. От этого они иногда лопались. Одному Аллаху известно, сколько она пролила керосина, когда наполняла лампы.

Под вечер, когда дети вставали из-за стола, она затевала игру. Дети же, наоборот, требовали рассказать им сказку. Нелепые сказки Гюльсум, которая не могла связать и двух слов, невозможно было бы слушать даже за деньги. Невозможно, но что тут скажешь?.. Это ведь ребенок… Однако она, дабы позлить детей, начинала капризничать или же назло им рассказывала те сказки, которые они уже и так знали наизусть. Причина тому оказалась банальной. Как только кто-нибудь из взрослых был вынужден рассказывать детям сказку, Гюльсум тоже усаживалась рядышком послушать. Но ее тотчас куда-нибудь отправляли со словами: «Ты просто влюблена в сказки. Чем думать о сказках, лучше бы заштопала рваные чулки. Смотри, пришло время кормить Бюлента, а его соска до сих пор грязная».

Бюлент засыпал глубокой ночью. Перед сном его приучили к укачиванию.

А если его просто клали в постель, он мог среди ночи поднять на ноги весь дом. Гюльсум вменили в обязанность каждую ночь за полчаса-час перед сном качать запеленатого ребенка на руках, а потом колыбель с ним. Если она не годилась ни для какой другой работы, пусть выполняет хотя бы эту!

Иногда Гюльсум поручали сделать что-нибудь после того, как она уже легла. Но подобное случалось не каждую ночь, а лишь изредка. Таково было ее положение в доме… Иногда после полуночи у кого-нибудь из барышень начинались острые боли, или неожиданно заболевал кто-нибудь из детей.

Тут тоже нужна была Гюльсум. И ее снова отправляли спать после того, как она закончит работу. Однако выдавались такие ночи, что болезнь продолжалась до утра. Пока она возилась с больным, уже рассветало, начинали просыпаться дети, крича звонкими, словно петушиными, голосами; пробуждались, покашливая, старики. Было уже не время ложиться спать.

И Гюльсум, немного бледная после бессонной ночи, задувала светильники и со своим обычным озорством начинала новый день.

Глава двадцатая

Большим недостатком Гюльсум были ее странные привычки. Конечно, у каждого ребенка они есть. Но девочка переплюнула в этом всех. Ей не доставляли удовольствия просто игры, она обязательно должна была вымазаться в грязи; так же как ей казалось безвкусным то, что она ела, если предварительно это повалять.

И случилось так, что эта особенность Гюльсум, вместо того, чтобы со временем пройти, напротив, начала принимать немыслимые масштабы.

В доме ее заставляли делать самую грязную работу, которой брезговали все остальные. Кроме детских горшков, она следила также и за мышеловками. Стирать, помимо детских пеленок, вещи, использованные либо испачканные больными, до того, как их отправят к прачке, тоже поручали Гюльсум.

В доме было множество кошек. Несмотря на то что Гюльсум с хозяйской заботливостью выделила каждой из них отдельное место в саду, все равно иногда они гадили под диванами или за дверью, и, если это обнаруживалось, убирать приходилось, конечно же, девочке.

Однажды к Феридун-бею приехал гость из Гебзы и, напившись, уронил свои часы в туалет. Часы были хорошо видны, но он не смел их достать. Тогда ханым-эфенди погладила Гюльсум по спине и засмеялась.

— А ну-ка, девочка моя. Есть для тебя работенка. Уж что-то, а это ты умеешь, — сказала она.

Девочка закатила рукава энтари по самые плечи и принялась за работу. Домочадцы толпились и толкали друг друга, чтобы понаблюдать за ней, некоторые не выдерживали и убегали с рвотными позывами. Наконец Гюльсум, с раскрасневшимся от усердия лицом, вытащила часы, издав радостный победный крик. Вытащить-то вытащила, но она сама вся перепачкалась. Барышни с воплями прибежали к самой опытной в доме в таких делах кормилице из Карамусала.

— Ох, наша любимая кормилица… Нужна твоя помощь. Вынеси ее в сад, ни к чему не прикасаясь. Выброси все, что на ней надето. Пока хорошенько не отмоешь ее, не пускай в дом… — умоляли они.

Гюльсум тщательно вымыли от макушки до пяток. Однако барышни не подходили к ней еще много дней. Как только она приближалась к ним, они кричали:

— Ох, девочка… держись подальше… не протягивай руку… мне кажется, что от тебя воняет… — В то же время Гюльсум, видя такое отношение к себе нервных барышень, злорадно ухмылялась, шутила и делала вид, что хочет броситься им на шею и обнять. Одним словом, о Гюльсум в доме говорили: «Из ее рук нельзя есть даже неочищенное яйцо». И это было действительно так.

Гюльсум не отделяла чистое от грязного не только в вещах, к которым прикасалась, но и в еде. Слава Аллаху, в доме было всего полно. Тем, что воровали повара и прислуга, можно было бы наполнить еще один дом.

Так получалось, что Гюльсум всегда доставались объедки, черствая или испортившаяся еда. Причина была следующей: в доме часто готовили еды больше, чем нужно, и в шкафах скапливались вчерашние или даже позавчерашние объедки. Так как выбрасывать еду считалось грехом, то эти объедки тарелками выставляли перед Гюльсум.

— Гюльсум, дочь моя… Сейчас прохладно… Если это и постояло неделю, ничего страшного… Немножко, правда, с душком… Съешь-ка, чтобы не пропало, — уговаривали ее.

Гюльсум, которая прекрасно знала, что подбирать упавшие на пол хлебные крошки и съедать их означает жить в нищете и в будущем, тем не менее всегда это делала.

Она считала, что ее желудок способен переварить что угодно. Ведь чем питались в деревнях целыми днями? Разве они с Йорганлы не говорили, что ели траву, когда шли сюда из провинции? И ведь ничего, все живы остались.

Но