Азизе, которая продолжала болтать без умолку, сказала, вроде бы ни к кому не обращаясь:

— Я таких домов еще не видела. Будто проходной двор. Никто никому ничего не говорит. Кто зашел, кто вышел — неизвестно. Вероятно, что украла эта девочка Гюльсум… Ее уже столько раз ловили на воровстве…

Комиссар, который жил в этом районе и был близко знаком с обитателями дома, принял к сведению эти слова.

Он пожелал переговорить с хозяйкой дома с глазу на глаз. Когда они вошли в гостиную, он сказал:

— Уважаемая ханым-эфенди, вероятно, эта женщина виновата. Однако она не похожа на преступницу. Не будем вот так сразу брать грех на душу. Возможно, это взял ребенок, как она и предположила…

Упоминание о ее приемной дочери задело ханым-эфенди. Комиссар понял это и принялся уговаривать женщину:

— Это ведь ребенок, сударыня. Кто ее знает, может быть, она просто хотела пошалить. Не беспокойтесь, я немного подержу ее в участке. Возможно, будет какой-нибудь результат.

После долгих раздумий ханым-эфенди наконец согласилась. В конечном счете, подозревать и задерживать — это право полиции. Выводить воришек на чистую воду — его работа. А значит, даже если кто-нибудь из ее родных детей совершит преступление, она вынуждена будет сдать в полицию и его.

Выйдя из комнаты, комиссар обратился к Азизе:

— А ну-ка, быстро надевай свой чаршаф, и пошли в полицию. — Затем он сказал Гюльсум: — Девочка, ты тоже одевайся, пойдешь с нами, побудешь там немного…

Дети растерялись. Хозяйка дома, стыдясь смотреть Гюльсум в глаза, отвернулась. Радостное настроение Гюльсум сменилось печалью, а может, страхом. У нее был очень смешной вид. В то время как ее губы еще продолжали улыбаться, глаза постепенно наполнились слезами, а лицо сморщилось, как у старушки.

— Зачем мне идти?.. Что я там буду делать? — пробормотала она.

Как и все дети в доме, Гюльсум очень боялась полиции и полицейских, во многом благодаря хозяйке дома и кормилице из Карамусала.

Они рассказывали детям истории о полиции и полицейских, которые сами выдумывали, а потом говорили, сделав страшные глаза: «Вот так в полиции наказывают тех, кто ворует, врет или убегает из дому».

Чрезмерное волнение Гюльсум привлекло внимание комиссара. Он решил, что этого ребенка нужно проверить в любом случае. Разве будет человек с чистой совестью так волноваться? Не съедят же ее в полицейском участке в самом деле!

От страха Гюльсум спряталась за ханым-эфенди. В душе Надидэ-ханым снова поселилось смятение. Она не видела ничего плохого в том, чтобы девочку допросили разок-другой на всякий случай. Но с другой стороны, согласиться с полицейским, что виновата Гюльсум, отделить ее от остальных детей и отдать в руки полиции казалось ей предательством по отношению к девочке. Словом, в ней боролись самые противоречивые чувства.

Но поскольку ничего другого больше не оставалось, она нехотя согласилась и отпустила Гюльсум.

Комиссар понимал, что, если сейчас он смягчится, девочка начнет капризничать еще больше, поэтому жестко приказал:

— Девочка, а ну-ка замолчи… Перестань реветь. Не съедим же мы тебя в участке в самом деле…

Гюльсум еще раз посмотрела по сторонам в поисках поддержки и, не найдя ее, поднялась наверх. Заливаясь слезами, она оделась. Но, когда она спускалась по лестнице, вдруг побежала назад и наполнила пустую бутылку из-под коньяка водой.

Потом она завернула в бумагу и положила за пазуху кусочек бублика, который дети не доели за завтраком. Затем Гюльсум, вернулась во второй раз. Она хотела попрощаться с Бюлентом. Но так как он спал, она просто поцеловала его. После она пожелала всего хорошего хозяйке дома и поцеловала ее руку, будто бы собиралась в дальний путь.

Этот жест сильно растрогал ханым-эфенди. Она чуть не разрыдалась, но чтобы не показать, что расстроена, нахмурилась и потребовала, указывая на комнату, в которой заметили кражу:

— Найдите виновного! Если человек однажды запятнал свою честь, он уже не остановится!

Девочка, спускаясь по ступенькам, проходя по дому и саду, временами оглядывалась и говорила другим детям, где лежат игрушки и вещи Бюлента, и просила, чтобы его не обижали.

Когда девочка оборачивалась, она видела, что ханым-эфенди смотрит ей вслед.

Эта ситуация настолько подействовала хозяйке на нервы, что она до самого вечера ни к кому не подходила. Иногда она стучала кулаком в двери на лестницу и звала няньку:

— Таир-ага! Где же ты, черт? Поди-ка сюда, что-то мне не понравился взгляд этого комиссара… Ему приглянулась эта легкомысленная баба. Он может поддаться ее влиянию и свалить вину на эту глупую девчонку. Иди сходи в участок…

Несчастный отвечал, дабы успокоить ханым-эфенди:

— Не расстраивайся, ханым-эфенди… Я уже иду, ты не беспокойся.

Но она думала, что Таир-ага не способен сделать даже это, и сердилась.

— Между прочим, я тоже жду твоей помощи. Смотри, не помешай, не ляпни какую-нибудь ерунду… Ах, нянька, ты совсем, совсем из ума выжил… — говорила она.

Когда барышни хотели ее утешить, хозяйка совершенно выходила из себя и кричала: «Кто говорил, что все вещи следует прятать, а цепочку держать на видном месте? Неряхи!» Или: «Все мои страдания из-за вас. От вас толку ни на грош. Были бы вы порядочными людьми, разве я занималась бы тем, чем сейчас?»

В тот день нянька навещал Гюльсум четыре раза.

Девочка, которая смотрела на улицу из окошка маленькой комнаты, находившейся возле входной двери в участок, и с покорностью и смирением сидела на каменном полу, при виде Таира-ага оживлялась. Но каждый раз ее надежды оказывались напрасными.

Комиссар еще пока так и не принял решения. Он строил хитроумные ловушки для Гюльсум, но она от страха начинала нести такую чушь, что совершенно сбивала его с толку.

Каждый раз, как приходил нянька, комиссар говорил ему:

— Пусть побудет еще немного. Виновата либо девочка, либо женщина. Но кто из них, я пока не могу понять…

Когда Таир-ага, повторяя про себя новости, полученные от комиссара, дабы не забыть их, выходил из участка, Гюльсум обнимала его колени:

— Ах, нянька… Вытащи меня отсюда… Ты же знаешь, я здесь ни при чем!

Нянька сильно огорчался и, подняв глаза к небу, взывал:

— Аллах, и откуда ж такая беда свалилась на нашу голову. — Потом он брал ладони Гюльсум в свои и говорил: — Девочка, такова жизнь. Смотри, чтоб не оказалось так, что ты положила кольцо или сережки и не помнишь куда. Если что скрываешь, скажи, а я попробую