– Падальщица.

– Стало быть, я – падаль?

– Без пяти минут.

Гавесар следил за мной почти безучастно. Я корила себя за глупость, но утешалась тем, что не могла попробовать излечить его, пока рядом были те безумцы, готовые закопать его заживо. Я стянула перчатки, растёрла ладони и присела рядом с Гавесаром, разглядывая разорванную штанину, через которую виднелась рана с обломком кости.

– Ты заранее прости, – попросила я, стараясь говорить дружелюбно. – Скорее всего, будет больно, но я постараюсь помочь. Можешь не доверять мне, но выбора у тебя нет. Если только пнёшь меня здоровой ногой.

Глаза Гавесара расширились, когда он понял, что я собираюсь притронуться к раненой ноге. Не давая себе времени на раздумья, я положила ладони на рану и закрыла глаза, как можно ярче представляя, как кость срастается, заживают растерзанные ткани, как кровь снова бежит во восстановленным сосудам, а затем срастается кожа.

Гавесар закричал так, что перебудил, верно, половину деревни. Я шикнула на него, подняла мокрую от крови ладонь и постаралась что-то рассмотреть в темноте.

Конечно, рана осталась. Но кровь вроде бы перестала сочиться, а один фрагмент кости, кажется, даже придвинулся к другому.

– Что ты делаешь?! – тяжело дыша, спросил Гавесар.

– Пытаюсь облегчить свою ношу. И твою жизнь. Держи. – Я отломила от дерева ветку и сунула Гавесару в рот. – Я ещё не закончила.

Откуда у меня взялась уверенность в своих силах? Я не знала. Залечить ногу – вовсе не то же самое, что затянуть ссадину Аркела. У меня могло вообще ничего не получиться, но всё же я решила, что стоит попробовать. Если Ферн в меня верил, то я сама тоже должна в себя поверить.

Я снова обхватила ногу Гавесара. Небольшой успех прибавил мне уверенности. Что-то вроде водоворота, безумного потока захлестнуло меня так, что сердце застучало часто-часто, а руки налились жаром. Что это было? Сколько я потом ни задавалась вопросом, а никак не могла понять. Ворожба? Желание принести пользу и помочь? Необходимость доказать что-то себе? Горе по брату и любовнику, изливающиеся таким необыкновенным образом?

Гавесар рычал, вгрызаясь в ветку, а я стискивала руки всё сильнее, и перед глазами у меня мерцало алым.

Прошло, наверное, около минуты, хотя мне показалось, что гораздо, гораздо дольше. Гавесару, видимо, тоже. Я опустилась на землю, держа горящие, ноющие руки перед собой. В голове гудел шум, но ни одной мысли не осталось. По лицу текло что-то горячее, и только утеревшись тыльной стороной ладони, я поняла, что у меня пошла кровь из носа. Я медленно перевела взгляд на ногу Гавесара, с трудом привыкая к темноте после алых вспышек.

Штаны по-прежнему пропитывала кровь, но вместо открытого перелома виднелась только глубокая царапина, окружённая кровоподтёком.

Гавесар в изумлении ощупывал свою ногу, а я сидела на припорошенной снегом земле и думала только о том, как жутко устала.

– Кто ты? Ворожея? – спросил он снова.

– Говорю же, падальщица. – Горло саднило так, словно я не пила сутки. – И я сделала это только для того, чтобы ты смог идти сам и мне не пришлось больше тебя волочь. Ивель.

Лишь спустя несколько мгновений он понял, что я представилась, и пожал протянутую руку, мокрую от крови – моей и его.

– Гавесар.

– Знаю. Слышала, как тебя называли те, кто хотел закопать. Думали, ты воскреснешь свежим и здоровым, ну прямо как подснежник по весне.

– И я воскрес, – прошептал он, продолжая неверяще таращиться на разрыв штанины.

Я не слушала его горячечный бред, а прислушивалась к тому, что творилось в деревне, а в особенности – на том стихийном могильнике за святилищем. Мне трудно было представить, что сделают местные, если обнаружат разрытую могилу, но я подозревала, что кто-то непременно вспомнит чужачку в чёрном, которая так и не положила подаяние на алтарь.

– Вставай, воскресший.

Я поднялась на ноги и дёрнула Гавесара за плечо. Крови он потерял немало, но даже если он пойдёт, опираясь на меня, это будет лучше, чем тащить его волоком. Гавесар осторожно встал, перенося вес на здоровую ногу, а потом опустил на землю и больную. Я терпеливо ждала, не решаясь его подгонять. В самом деле, с каких пор я стала такой сердобольной? Могла бы отправиться по своим делам. Но что-то не давало мне бросить несчастного парня, я будто чувствовала свою ответственность за него. И боялась что он, слабый и измученный болью, замёрзнет здесь насмерть, и все мои труды пойдут насмарку. Будто бы я вытесала из деревяшки фигурку, а теперь у меня её могли отнять и бросить в печь.

– Веди к своей старухе, если она не враг. Я не прочь провести остаток ночи под крышей и выпить чего-нибудь горячительного.

* * *

Старуха Мезге оказалась, к моему облегчению, простой старухой и сразу вызвала во мне некоторое подобие симпатии – хотя в моём состоянии за симпатию могло сойти любое чувство кроме ненависти.

Гавесар лупил в дверь до тех пор, пока в оконце не мелькнула свеча. Мезге открыла рывком, и первым показался ухват, грозно выставленный вперёд. Ей понадобилось примерно с полминуты, чтобы понять, что мы – не ночные грабители.

Мезге не впустила нас в дом – внуки, мол, спят. Она узнала Гавесара, но не стала ничего слушать – отправила нас в хлев, а сама, удалившись ненадолго, вернулась с кашей, сбитнем и снадобьями. Мне до смерти хотелось вымыться, но Мезге проворчала, что не станет топить мыльню ради меня среди ночи. Пришлось ложиться как есть.

Гавесар так измучился за день, что заснул сразу же, прикончив свою порцию остывшей с ужина каши. Я же чувствовала странную опустошённость и до рассвета лежала, глядя на свои ладони и покусывая губы. Ночью у меня пошла горлом кровь, и, отплёвываясь, я успела не единожды пожалеть о том, что пошла на ворожбу ради незнакомца.

А утром нас догнали царские войска.

Я издалека услышала их тяжёлую поступь. Ночью небо затягивали облака, но при тусклом свете, выбравшись из хлева, я поняла, что двор Мезге, пусть и крайний, а всё же совсем близко к Тракту, огибающему деревню: перемахни через забор, пересеки пустырь, заросший горохом – и выскочишь прямо под ноги лошадям.

Не попрощавшись с Гавесаром, который продолжал спать, что-то бормоча во сне, я выскользнула из хлева, покинула двор и вышла к Тракту. Наверное, вид у меня был до того мрачный и неприглядный, что даже пешие рядовые не отпускали мерзких шуточек, просто бросали на меня равнодушные взгляды.

Вид армии впечатлял. Они ступали ровно, ладно, сперва конники – лошади все как на подбор, в блестящих доспехах. Затем – бесконечная вереница пеших. Где-то позади них должны катиться обозы, но чтобы их дождаться, нужно было стоять и смотреть до полудня.

Земля подрагивала от мерных шагов и лошадиной поступи, грозно бренчали доспехи и лязгало оружие. Местные тоже услыхали, и у оград крайних дворов, позёвывая, собирался любопытный люд.