Шрифт:
Закладка:
— Вы были неподражаемы, баронесса, — светски произнес внезапно оказавшийся рядом с Софией Адам Олелькович. До этого Ян не видел его в толпе зрителей. — Смотреть на ваш бой было подлинным удовольствием.
— Со стороны не все можно разглядеть, — отмахнулась девочка. — Вот если бы вы сами попробовали…
И, делая вид, что не знает, кто с ней только что разговаривал, направилась к брату.
Смотрящий ей в спину аристократ поднял глаза и широко распахнул их. Как если бы увидел здесь кого-то, кого не ожидал встретить.
— Барон Эссен.
— Князь Олелькович.
Обменявшись таким образом приветствиями, молодые люди отвернулись друг от друга.
— А ты прав, — подошедшая София едва заметно качнула головой в сторону Адама. — От него фонит Скверной. Не так сильно, как ты описывал, но достаточно, чтобы я поняла, что не ошиблась.
— Как ребро?
— Трещина, — судя по тому, что боль девочка прятала под небрежной ухмылкой, лгать у нее получалось с трудом.
— Скорее перелом.
— Ничего такого, что не лечится.
— Задница, с которой кожу розгами снимают, тоже лечится, — хмыкнул Ян. — Серьезно, Соф, еще раз влезешь в драку, я возьму хорошо размоченные прутья и…
— Ты мне не отец, — отмахнулась та. — Даже опекун не имеет права меня пороть, не то что ты. И чего ты так завелся? Рядовая драка, я от дядьки Михаэля еще сильнее получала!
— Ребер он тебе не ломал.
— Да говорю же тебе — трещина! Не перелом.
Тем не менее Ян заставил ее подойти к целителю, когда тот закончил заниматься раной Доброслава. Сам же присел у ног раненого, которого как раз положили на носилки и собирались тащить в лазарет. Жизни его уже ничего не угрожала, лечащая магия уже остановила кровь, но полного выздоровления ему предстояло ждать еще долго.
— Доброслав, — негромко произнес Ян, заметив, что поляк наблюдает за ним через приопущенные ресницы. — Заканчивайте. Ты, все другие, кого на нас натравит Адам. Не стоит оно того.
— Что ты там бормочешь? — зло буркнул Черных. — Какой Адам? При чем тут вообще Адам?
Эссен покачал головой, как человек, который и не сомневался в ответе. Но счел необходимым добавить:
— Заканчивайте. Следующий дыркой в ноге не отделается.
Встречаться с отцом Адам не любил. Ему не нравилось, когда его, практически всесильного наследника древнего рода, заставляют стоять навытяжку и думать о том, в чем он провинился. А вина всегда имелась — других поводов для встреч его родитель не признавал.
Разговоры отца, постоянно занятого делами клана, и сына, прожигающего жизнь, всегда проходили по одному и тому же сценарию. Сперва Адам минут двадцать сидел в приемной, перебирая в голове проступки, за которые мог быть вызван. Затем входил в обшитый темными деревянными панелями кабинет, окна в котором всегда были задернуты шторами, и еще минут пять ждал, когда на него обратят внимание. И только потом седовласый мужчина, больше похожий на волка в дорогом костюме, чем на человека, поднимал голову и произносил:
— Ты меня разочаровал.
Если подумать, то это была самая часто произносимая фраза в их с отцом разговорах. Имелись вариации: «Я недоволен» и «Что ты себе позволяешь?» — но суть всегда сводилась к одному — родитель сообщал о том, как ему не повезло с отпрыском.
— Да, отец.
Адам давно не пытался что-то доказать главе клана. Раньше спрашивал, оправдывался, ругался, даже, бывало, плакал — когда был совсем мал. Теперь же просто со всем соглашался — так отповедь занимала меньше времени.
— Зачем тебе понадобилось устраивать эту войну с безродным деревенщиной?
Молодой человек сразу же догадался, о ком идет речь, хотя, с точки зрения его отца и древности рода Олельковичей, назвать так тот мог любого. Эссен! Проклятый марочный барон, выставивший его на посмешище. И сделавший это не один раз!
— Этого больше не повторится, отец, — произнес Адам по укоренившейся привычке.
Спорить, оправдываться и доказывать у наследника не было никакого желания. Как и уверять родителя в том, что Эссен заслуживает наказания. Сказать ведь можно все что угодно. А потом сделать то, что нужно.
— Я спросил не об этом, — произнес глава рода. — Мой вопрос звучал так — зачем?
«Старик сегодня решил отойти от традиций?» — про себя ухмыльнулся юноша.
— Он меня оскорбил.
И это было еще слабо сказано! Сперва выскочка из провинции ломает руку его верному последователю — финну Пекке, а тот, на минуточку, мог ударом кулака лошадь с ног сбить. Затем отвергает его, Адама, дружбу, после чего — будто этого недостаточно! — начинает гулять по Гимнасию под руку с его бывшей подружкой. Адам сам ее бросил, даже обмолвился своим ближникам, что теперь любой из них может занять его место, но какое это имеет значение?
А вчера Адам подослал к наглецу Доброслава Черных, чтобы тот вызвал того на дуэль под пустяшным предлогом. Но в результате поединок произошел с младшей сестрой Эссена. И четырнадцатилетняя девчонка разделала опытного третьекурсника как сопливого первогодку!
Так что да, Эссен его оскорбил. Еще как оскорбил! Унизить Адама сильнее он мог, лишь прилюдно облив его помоями. В прямом смысле, не фигурально.
— Так убей его! Убей или забудь! Зачем устраивать театр, над которым смеется уже весь Львов? Ты Олелькович, а кто он такой? Жалкий баронишка, совокупный доход Марки которого ты спускаешь в ресторации каждые выходные! Твое противостояние с ним показывает, что ты ставишь его вровень с нами.
Весь Львов, значит? Или деловые партнеры, союзники и вассалы Олельковичей? Глава рода бы и нос не почесал, если бы дело обстояло иначе — на простых людей ему было плевать.
— Я вас понял, отец. Немедленно прекращу это.
— Больше не смей к нему приближаться! Я сам займусь им!
Что за муха покусала главу рода сегодня? Обычно он устраивал выволочки сыну, когда тот слишком уж сильно веселился. Точнее, когда его веселье влекло за собой последствия. Так было, когда два месяца назад сгорела придорожная корчма, куда он с друзьями заехал после охоты в горах. И пять месяцев назад — дура-любовница притащилась с надутым брюхом прямо к порогу городского особняка.
Но в тех случаях отец лишь сообщал сыну, как он разочарован, покрывал ущерб, после чего вновь возвращался к делам. Никогда прежде Сигизмунд Олелькович не гневался. Сегодня же он буквально был в ярости. Будь на месте отца кто-то другой, Адам решил бы, что тому кто-то здорово накрутил хвост. Но кто способен на такое? Не сам же император снизошел?
Да еще эта его последняя фраза — я сам займусь им! Не много ли чести для жалкого порубежника, чтобы им занимался лично глава рода? Кто он такой вообще? Понятно, что отмороженный ублюдок — возле Пелены, говорят, все такие, — но этого недостаточно для привлечения внимания Сигизмунда Олельковича.
