А корабль вышел в открытое море и уплыл на Запад – и вот наконец однажды, дождливой ночью, Фродо почуял в воздухе сладостный аромат и услышал пение над водой. И тогда померещилось ему, что… серая завеса дождя отдернулась, обратившись в посеребренное стекло, и глазам его открылись белые взморья, а за ними – далекий зеленый край, над которым стремительно разгорался рассвет.

Любопытно отметить, что это сиюминутное – или частичное – видение возникло за несколько десятилетий до того, как Толкин написал свой эпический роман.

С другой стороны, в контексте всего им написанного к июлю 1915 года, стихотворение «Счастливые морестранники» содержит несколько явных загадок. Некоторые из них возможно разрешить только с помощью самого первого полномасштабного прозаического варианта толкиновской мифологии – «Книги утраченных сказаний». Во вступительном повествовании, написанном зимой 1916/1917 г., упоминается «Спящий[52] в Жемчужной Башне, что высится далеко на крайнем западе Сумеречных островов»: он был разбужен, когда один из спутников Эаренделя на корабле, плывущем к Кору, ударил в великий гонг. Новые детали вновь возникают во фрагменте, написанном в течение двух послевоенных лет. Тогда автор представлял себе мир в виде плоского диска, в окружении темно-синей «Стены Сущего». Луна и Солнце на своем суточном пути уходили за эту стену сквозь базальтовую Дверь Ночи, украшенную громадными резными фигурами драконов. «Лучи восточного огня», добытые ныряльщиками «с морского дна / в краях чужого солнца» будут объяснены так: это древний солнечный свет расплескался при попытках ночью провести новорожденное солнце под корнями мира. Как отмечает Кристофер Толкин, «Счастливые морестранники» – это, по-видимому, песня Спящего в Жемчужной Башне, упомянутая в том же самом фрагменте.

Но сюжет о Спящем так и не был разработан; на этой ранней стадии абсолютно неясно, знал ли сам Толкин, какое место эти образы займут в контексте его мифологии, – точно так же он понятия не имел, кто такой Эарендель, когда написал о нем впервые. Очень может быть, что в «Счастливых морестранниках» все эти подробности впервые приходят автору в голову и он принимается «выяснять», что за ними стоит.

Поэтическая функция Эаренделя здесь совсем иная, нежели в стихотворении «Странствие Эаренделя Вечерней Звезды», написанного десятью месяцами ранее. Там Толкин воспевал дерзкий полет звезды-морехода в сумерках, подробно описывая его путь через все ночное небо. Но рассказчик в «Счастливых морестранниках», по всей видимости, заточен в башне и уплыть следом за Эаренделем не может, его удерживает пелена сумерек.

Возможно, эта разница восприятия отражает перемену в положении и настроении самого Толкина между демонстративным отказом очертя голову броситься к оружию в 1914 году и вступлением в армию теперь, в 1915-м. При таком прочтении утверждение о том, что вызывающие зависть мореходы «не мешкают минуты ни одной», представляется не столь туманным и подразумевает, что Толкин, приступив к военному обучению, отчасти выразил свою тревогу о будущем устами персонажа, заключенного в жемчужной башне.

Война бушевала уже год, она унесла жизни 131 000 британцев и пяти миллионов жителей Европы; на Западном фронте положение сложилось безвыходное – к арсеналу новых технологий Германия только что добавила огнемет. Параллели между жизнью Толкина и его иллюстрациями довольно спорны, но война, несомненно, оказала практическое воздействие на Толкина как писателя. Только что поступив на военную службу, в преддверии битвы, которая грозила стать для новобранца реальностью, Толкин попытался добиться, чтобы его стихи увидели свет.