Шрифт:
Закладка:
Швабские крестьяне шли в Россию не только по пророческому призыву Барбары Шпан. Из поколения в поколение они заселяли целые уезды, создавали свои села, живя зажиточно на плодородных русских землях. В Сибири, Приволжье и на Кавказе насчитывалось уже сотни тысяч немцев.
Швабские села считались самыми богатыми в Российской империи. Вдоль их улиц высились крепкие дома. В центре стояли красивые краснокирпичные кирхи. В немецких школах преподавали немецкие учителя, немецкие пасторы заботились о послушании слову Божьему. В этих селах казалось, что это не Россия, а Германия.
Швабская семья в Еленендорфе (Азербайджан), 1910 г.
Несмотря на вековое соседство с разными коренными народами, немцы ничего у них не позаимствовали. Они остались работящими швабами, которые занимаются земледелием, скотоводством и виноградарством. Даже язык своих соседей они изучали редко. Между собой общались на родном диалекте, не воспринимая верхненемецкие языки (Hochdeutsch), считая их чужими. Они посмеивались над заезжими немецкими интеллигентами.
Экономные швабы вскоре разбогатели. Их дома теперь напоминали немецкие городские жилища, в европейском стиле. Даже своей одеждой колонисты резко отличались от соседей. В некоторых местах, например, в Кабардинии, до последнего времени они сохраняли немецкую крестьянскую одежду, не позволяя русской одежде войти в обиход.
Десятилетиями немцы вынуждены были сражаться в русской Азии во имя своей новой страны. Воинственные кавказские кочевники периодически на них нападали. Однако колонисты научились хорошо обороняться. Их дворики были защищены высокими заборами. Хорошо устроенная система ловушек и волчьих ям оберегала от ночных воров.
Отношения немцев с царским правительством всегда были дружественными: они вовремя платили налоги и не вмешивались в политику. В ответ правительство не трогало их. Гражданская война тоже не изменила жизнь немецких колонистов. Ни белые, ни красные не сумели завоевать их сердца. Кто бы ни не был наверху, они платили как всегда налоги, а если одна из воюющих сторон подходила к ним слишком близко, вооруженная молодежь отправлялась на защиту своего села[84].
Колонисты не влились в Белую Россию, не бросились в беженство, платили налоги, надеялись, что большевицкое государство их не тронет. Они ошиблись. Советское правительство решило насильственно осчастливить свои народы. Сначала немцам дали автономию, и в Поволжье создали Немецкую Советскую республику. Глав общин стали называть «народными комиссарами». Однако и это жизнь колонистов особо не изменило.
Коренные перемены произошли в 1929 году, когда большевики выдвинули лозунг коллективизации. Когда их церкви закрыли, землю конфисковали и животных отдали в колхоз, врожденному терпению швабов пришел конец. Когда-то они переселились в эту страну ради спокойного обустройства своей жизни. Мирным трудом они обогатили край. Теперь, уже после окончания гражданской войны и революции, им пришлось испытать на себе весь ужас русского сельского эксперимента.
Крестьяне, живущие в Поволжье и в Сибири, восстали всеми колониями. Им не удалось вернуть себе свою землю и скот: точно такими же нищими, как век назад, они покинули край.
Однажды сорок тысяч неимущих, голодных и больных колонистов предстали перед московскими заставами. Они просили у Кремля репатриироваться в Германию. Под давлением мирового сообщества Советы наконец-то решили отпустить крестьян. Немцы через Польшу вернулись в Германию, в свое старое отечество.
В Киле их разместили в бараках. С юридической точки зрения эти немецкие крестьяне были русскими эмигрантами. Некогда зажиточные колонисты жили в кильских бараках без денег, без имущества. На тяжелое положение они не жаловались, наоборот, утверждая, что рады, что, будучи настоящими крестьянами, спаслись от республики рабочих и крестьян.
Затем с помощью немецкого правительства их отправили в Канаду, где им пришлось заново устраивать жизнь — точно так же, как когда-то в России.
Естественно, эти швабские крестьяне не вошли в Белую Россию. С русскими беженцами их объединяла всего лишь общая родина. Известно, как крепко крестьянин привязан к своей земле. И если даже он не может жить в советской России, тогда можно легче понять эмигранта-интеллигента.
Трагическая судьба немецких колонистов не завершилась с переселением сорока тысяч. Не всем удалось покинуть СССР при первом большом исходе. Для оставшихся граница оказалась закрытой. Небольшими группами они, тайком покидая разоренные колонии, бежали к границам советской страны. Обессиленные, в жалком состоянии, они добирались до пограничного города Харбина. Там их принимала организация, созданная местными немцами.
Китайцы же обращались с ними, как с русскими беженцами. Каждому, кто не был в состоянии дать взятку местному чиновнику, угрожали насильственным возвратом в СССР или китайской тюрьмой. Последние деньги уходили к китайцам, и беженцев ждали болезни и голод.
Немецкому государству и Лиге наций с трудом удалось найти для них убежища. Их поселили в Парагвае, обещали найти землю и работу.
Число колонистов, бежавших из Советской России, растет с каждым днем. В маньчжурских городах тысячи немецких беженцев оказались в гуще китайских волнений, в то время как в их брошенном крае опустошались села, гибли урожаи, уничтожалась их вековая земледельческая деятельность.
XXIV
Школа городовых
Главное поселение эмигрантского государства располагается в Париже, в квартале Пасси, а также близ Ecole Militaire, Tour Mobour, Motte Piquet. Вот уже более десяти лет, как в маленьких отелях и меблированных квартирах Пасси живут русские беженцы. По необъяснимым причинам они выбрали определенные гостиницы, которые в скором времени приобрели русскую физиономию. С годами владельцы таких гостиниц тоже обрусели. Они точно знают, к какой партии принадлежат жильцы, с каким титулованием к ним нужно обращаться и на какой срок можно давать в долг.
Каждый эмигрант готовит себя к будущему возвращению в Россию. Некоторые думают, что родине будут нужны врачи, и поэтому изучают медицину; другие считают, что ей в первую очередь нужны будут торговцы и интересуются биржей, третьи, убежденные в необходимости военного дела, открыли курсы для молодежи, не потерявшей боевой дух.
Парижский эмигрант, ярый антибольшевик господин Филичкин[85] тоже считал себя обязанным сделать что-нибудь для будущего своей родины. У него осталось
