Шрифт:
Закладка:
Волна шапок и ружей взмыла над собранием, и атамана заглушило восторженное, гулкое «слава!» Как на похоронах Компанийца, его подхватили эхом овраги. Деркач успокоил толпу движением руки.
– На юге тоже каша заварилась[204]. Пришла весна, которую мы все так ждали, а с ней возродилась надежда на вызволение Украины от лютого врага. Пусть никто не думает, что задача эта простая. Красные заброды биться будут жестоко. Голодная Россия от украинского хлеба легко не отступится. Война пойдет не на жизнь, а на смерть. Да ведь нас этим не напугаешь. Мы драться привыкли.
В прошлом году наша армия была разбита, потому что украинцы махнули рукой на борьбу за свой дом и свое государство. Теперь враг стал крепче, и войска нам не хватает. Выйти на бой за Украину должен сам народ. Должны мы с вами! Люди, которые в том году развесили уши перед большевицкими агентами и ждали красных «освободителей» из России, уже поняли, какие это друзья.
Украинским селам пора единодушно стать под желто-голубое знамя, а в их рядах почетное место займет Холодный Яр! В это самое тяжкое для отчизны время, когда по земле и в подвалах ЧК рекой льется украинская кровь, мы должны добыть в бою волю и принести своему народу счастье. Впереди последний поход! Готовьте оружие! Зажигайте огнем борьбы сердца односельчан! Скоро Мотрин колокол позовет вас под знамя Холодного Яра – срывать терновый венец с головы отечества!
Его речь вновь покрыло громовое «слава!» В толпе передавали приказ атамана не расходиться, пока в штабе не проведут совещание.
Заседали мы в трапезной. Рассмотрели несколько дел, в том числе введение в состав штаба Юхима Ильченко, бывшего члена коцуровского ревкома. Утвердили положение о суде повстанческой организации. Суду надлежит выносить смертные приговоры за измену в каком бы то ни было виде.
Последним на повестке дня стоял вопрос о наших арсеналах. Мы узнали, что красные планируют расположить караульный батальон в Новомиргороде – километрах в тридцати от Холодного Яра[205] – и потому привезли туда большой запас винтовок. Оружие надо было перехватить. Постановили: атаковать город ночью, в набег отправить только испытанных бойцов. Возглавить отряд атаман велел сотнику Зинкевичу, помощниками назначил меня и Чорноту. Не теряя времени, мы отобрали шестьдесят отважных казаков. С какой целью, никому не говорили.
После обеда в монастыре появилась Галя, которая не застала нас в Мельниках и шла обратно домой. Передала новости от верных людей в Каменке. Наша затея вызвала там сущий переполох. Из Киева нагрянула следственная комиссия. Лещенко арестовали, но скоро выпустили. Ему-де и в голову не приходило, что в ряды рабоче-крестьянской милиции проникли «бандиты» – у всех ведь имелись надежные советские документы. Поверили ему благодаря Зализняку из Грушковки – это он выдал нас Вишневецкому. Сейчас предатель служит в Каменке старшим милиционером. Второй, Запорожец, остался там же. Новый состав – почти сплошь коммунисты, евреи. Подозрительных людей из учреждений выгнали, а на их место взяли новых. Таким образом, один из тех, кого мы завербовали в Каменке, попал на ответственную должность в ревкоме. Галю это всё очень веселит.
Поговорив с атаманом и Чорнотой, идем с ней прогуляться в монастырский сад. На пять минут – ей нужно вернуться в город засветло. Когда нас укрыли деревья, вручает мне какой-то сверток.
– Возьми, носи на здоровье. Она тебя от пуль сохранит. Я Боженьку молила об этом, когда вышивала.
Разворачиваю: украинская сорочка, отделанная с большим искусством.
Провожаю Галю по лесу. Через два километра расстаемся. Она припадает головой к моей груди.
– Тяжко мне что-то… Береги себя, Юрась. Если тебя убьют, я не переживу…
Вернувшись в монастырь, иду готовиться к походу.
Выступаем уже затемно. Верховых нет, поскольку атаковать Новомиргород следующей ночью мы должны будем в пешем строю. Едем на четырех тачанках – каждая с одним пулеметом – и шести телегах, куда мы погрузим трофейное оружие.
Я сижу на первой тачанке, командирской. Окрестные дебри шумят по-весеннему, над головой плывет звездное небо – и это настраивает едущих позади на лирический лад. Одна унылая, тягучая песня сменяет другую. Наша троица молчит – обдумываем завтрашний набег.
Каждый из нас возглавил отряд в двадцать боевиков и получил свое задание. Зинкевичу досталась казарма караульной роты, развертываемой в батальон, Чорноте – ревком, военкомат и партячейка, мне – милиция и ЧК.
Оборонять город должны 160–180 человек, из них треть штатских[206]. Учитывая боеспособность противника (и немалую долю «храбрых янкелей» в его рядах), внезапность ночной атаки и рассредоточение гарнизона – многие живут на частных квартирах, – у нашей вылазки все шансы на успех. Хуже будет, если красные что-то пронюхают и стянут силы в три главных здания, которые мы наметили для штурма. Но тогда в дело – вернее, в окна – пойдут лимонки и винтовочные гранаты. Недостатка в них нет.
Тем временем подводы за нами слились в мощном хоре. Окрестные яры отвечали ему причудливым эхом:
Ой, что же то да за ворон…
…Эй, да поедем, панове молодцы,
У тот лесок Лебедин[207].
Зинкевич нарушил молчание.
– Если за железной дорогой попадемся на глаза какой-нибудь части, сделаем крюк. Переднюем в Лебединском лесу, ночью уйдем в Капитановский[208], а в бой тогда уже послезавтра.
Ему никто не ответил. А песня за нами разливалась дальше:
Эй, закопали пана атамана в сыру землю
глубоко…
Чорнота обернулся и встал со скамьи.
– Черти бы вас побрали! Как будто на похоронах!
Пение тут же оборвалось – только испуганно ахнули овраги. Казакам невдомек было, на что гневается Андрий. Минуты не прошло, как чей-то звонкий тенор весело, с коленцами затянул «Ченчика»[209]. Телеги со свистом подхватили, всполошив безмолвие Холодноярского леса. Разговорились и мы – обсуждали замысел командира.
Когда экспедиция выехала в степь, песни и разговоры утихли сами по себе. Владения Холодного Яра кончились. Мы уже не на прогулке.
Едем неторопливо, прислушиваясь и тщательно изучая местность. Грушковка осталась за правым плечом. С той же стороны показались огни Косáрей и Каменки.
Откинувшись на сиденье тачанки, гляжу на эти желтые крапинки и вспоминаю, как еще недавно мы играли там в милицию. Андрий дергает меня за рукоять кинжала.
– Что, Юрко, Галя на уме? Ты и сорочку ту надел, которую
