Вэла в больнице только однажды: протиснулся в палату, постоял у кровати, как солдат в почетном карауле, стиснув зубы и сожалея о том, что у меня нет автомата. С каким удовольствием я бы дал из него очередь в белый потолок, а затем по белым стенам, чтобы со всех сторон затрещало, заискрилось и посыпалось. В надежде, что от этого светопреставления Вэл выйдет из комы, вскочит с кровати, вырвет из себя разноцветные трубки и немедленно засобирается в экспедицию с аспирантками.

Глава XII

Да, а если вернуться к теме моей паранойи, проявляющейся в боязни собственного отражения, то в дополнении к ней с совсем уж недавних пор я стал одержим навязчивым страхом по поводу растущего у меня живота. То и дело я его ощупываю, или спрашиваю у кого-нибудь, насколько сильно он выдается. Славка надо мной откровенно смеется, старые подружки хмыкают и утешают, как маленького капризного ребенка. Чем я, по правде, частенько злоупотребляю. Дошло до того, что избалованный их почти материнской терпимостью, я, совершенно обнаглев, завел себе привычку, будучи с одной, обсуждать достоинства и недостатки других.

Кончилось это тем, что однажды, позвонив самой смешливой и (что много существенней) самой неприхотливой из своей «сборной», я получил отказ с непривычной формулировкой:

– А что делать-то будем? Перемывать косточки остальному контингенту? Ты снова будешь рассказывать про премудрости Наташи и благоглупости Тани? А я и так уже столько о них знаю, что могла бы стать их официальным биографом!

Это был щелчок. Тут я понял, что мне придется менять тактику, а кто бы знал, как я это не люблю! Поэтому на некоторое время я затаился. И тут вдруг – Людка, которую я немедленно занес в список подарков судьбы, вслед за договором на издание моего многострадального романа, сладостной местью Наталье из «Расслабься» и Псиной.

Если б только она поменьше болтала, цены бы ей не было. Так нет же, она умудрялась тараторить даже в самые патетические моменты. Тогда мне приходилось ее резко обрывать:

– Одно из двух: или мы трахаемся, или мы треплемся, выбирай.

И надо отдать должное Людке – она всегда выбирала первое.

Зато уж потом отводила душу. Сколько же я наслушался про ее бывшего ухажера – любителя собственных какашек! Неудивительно, что в итоге я его люто возненавидел.

– Представляешь, – дирижировала она под музыку бокалом красного вина, поливая им свою голую грудь. – он рассказывал мне про своих баб, а я, как дура, все это записывала. Нестор-летописец, блин!.. А он потом читал и страшно собой гордился. К-казел! С тех пор каждую новую швабру он первым делом знакомит с моим бессмертным произведением, чтобы знала, с каким героем-любовником дело имеет. Получается, что я же еще на его имидж работаю! К тому же бесплатно! Убила бы собственными руками!

– Так возьми и убей! – не выдержал я в конце концов.

– Ага, не хватало еще в тюрягу из-за него загреметь! – фыркнула Людка.

– Так а ты убей его виртуально.

– В смысле?

– В смысле напиши продолжение своего произведения, в котором он заболеет простатитом, станет полным импотентом и скончается в бедности и одиночестве, в предсмертном бреду повторяя твое имя.

– А что? – призадумалась Людка. – Пожалуй, это идея.

– Еще какая! – воспользовавшись заминкой, я быстренько натянул штаны. – Ты его породила, ты же его и убьешь. По-моему, все очень даже логично.

Надо сказать, что в тот день все кончилось самым лучшим для меня образом. Я беспрепятственно убрался восвояси, так как Людка, вопреки своему обыкновению, меня не удерживала. Зато уже назавтра наступил кромешный ад. Людка, которая отнеслась к моему предложению умертвить бывшего любовника с присущими ей творческим размахом и темпераментом, стала методично пичкать меня плодами своего литературного садизма. И ладно бы она прикончила его сразу, так нет же, ей захотелось растянуть это удовольствие. А потому начала она с подробного описания душевных мук, нанесенных ей вероломным обожателем собственных какашек.

Теперь Людка раскачивалась в постели под музыку с бокалом вина в одной руке и увесистой пачкой распечатанной писанины в другой, закатывая глаза и подвывая в характерной поэтической манере:

– На конце его члена – разбитые мечты его прежних женщин, их неисполненные желания, неродившиеся дети, некупленные норковые шубы, их слезы, тоска и надежды… И, когда он входит в меня, как нож в масло, я получаю все это по наследству. А потом он уйдет и от меня, захватив с собой для следующей и мои разбитые мечты, и мои неисполненные желания, и мои слезы, и моих неродившихся детей, и мои ненаписанные стихи…

Сам себе удивляюсь, как я это выдержал и дождался, когда уже свершится то, ради чего все и затевалось. Правда, надо отдать Людке должное: с учетом грандиозности замысла и объема написанного она расправилась со своим обидчиком с рекордной скоростью – за какие-то десять дней. По крайней мере, поставь я перед собой мало-мальски сопоставимую задачу, нипочем бы в такие сроки не уложился, а, значит, мои враги могут жить спокойно.

Последние строчки своего убийственного во всех смыслах творения Людка зачитала практически без выражения, медленно и бесстрастно:

– Парамонов умер весной после тяжелой и затяжной болезни. На похоронах Галка поплакала. Но в меру. Он слишком часто ее предавал.

(Для справки: под Парамоновым подразумевался подлый любитель какашек, а под Галкой – сама Людка).

Когда Людка замолчала, я на всякий случай уточнил:

– Это все?

– Все. – буднично отозвалась Людка, сладко потянулась и через паузу добавила. – Ты себе представить не можешь, что я испытала, когда точку поставила! Как будто я огромный груз сбросила!

– Еще бы! – хмыкнул я, покосившись на толстую пачку измятых страниц, примостившуюся на краю кровати.

– Да я о другом, бестолочь! – рухнула на спину Людка. – Понимаешь, я освободилась! Освободилась!

– Ну, да, – предпринял я унылую попытку поверить алгеброй гармонию, – это известный психологический прием. Ты выплеснула все, что в тебе накопилось, после чего почувствовала облегчение. А если тебе удастся это опубликовать, ты сможешь компенсировать свои моральные потери еще и материально.

– О, господи, какой же ты скучный! – заворочалась в постели Людка. – Ладно, иди сюда.

… Возвращаясь к себе через пару часов, я размышлял о том, настолько ли волшебна волшебная сила искусства и освободилась ли Людка от своего любителя какашек на самом деле, или ей это только показалось на короткий и сладостный миг. Ибо ничто так крепко не привязывает нас к ближнему, как нанесенные им обиды.

А также неисполненные обязательства, мысленно добавил я, когда у меня в кармане затренькал мобильник, а на его экране высветилось имя