Шрифт:
Закладка:
Чердак, на который я взбирался, предусмотрительно втянув голову в плечи, оказался на удивление просторным и высоким, хотя и порядком заставленным тазами, трехлитровыми стеклянными банками, картонными коробками, мешками, ведрами… Свободное пространство оставалось только у дальней стены, ближе к оконцу, где стоял… деревянный струганный гроб, возле которого, прямо на дощатом полу, упершись спиною в стену, сидела Настя и зазывно мне улыбалась.
–Ты… что? – невольно вздрогнул я.
– Как что? Ягоды ем! Давай присоединяйся! – Настя протянула руку, зачерпнула из гроба пригоршню красной смородины и, запрокинув голову, стала проглатывать ягоду за ягодой.
– А почему они в гробу? – спросил я, присев на корточки рядом с Настей.
– А чего ж ему пустовать? – хохотнула Настя. – Вещь хорошая, практичная… Ты ешь, ешь, сладко-о!
Я послушно принялся бросать себе в рот смородину, только она показалась мне скорее кислой.
– Первый раз ем ягоды из гроба, – признался я, вытягивая ноги. – Они что так лучше сохраняют витамины и микроэлементы? Или приобретают особые целебные свойства?
– А что, вполне возможно, – задумчиво изрекла моя Лолита, – в прошлом году в нем были яблоки, так они мне показались вкуснее обычного!
– Ну, хорошо, будем считать, что это такое ноу-хау – хранить фрукты и ягоды в гробу – философски изрёк я.
В конце концов, подумаешь, гроб! Эка невидаль! Да и ягоды в гробу – тоже! Другое дело Настя – она всегда и везде для меня неповторимое произведение искусства, на созерцание которого я готов потратить, если не всю жизнь, то большую и лучшую её часть. Поэтому я практически привык к гробу, больше того, я с ним почти сроднился, когда Настя сжалилась надо мной и все разъяснила:
– Два года назад бабуля слегла, решила, что умирает и приобрела себе гроб. Здесь, в деревне, так многие делают. Заранее гробами запасаются, ставят на чердак, а чтобы добро не пропадало, складывают в них что-нибудь: кто картошку, кто свеклу, кто яблоки… А старых здесь, знаешь, как называют? – Безгодовые. В смысле непомнящие возраста.
– Да, забавно, – глупо произнес я, и мы поцеловались красными от смородины губами.
– Ты будешь носить цветы на мою могилу? – спросила Настя, когда я с большим трудом от нее отлепился.
– Конечно, – заверил я ее, – а ты на мою?
– А я куплю тебе венок, – пообещала Настя, и мы снова стали целоваться над гробом, обмениваясь ягодами, которыми были набиты наши рты.
Мне пришло в голову сказать, что у нас любовь от гроба до гроба, но я не успел – Настя резко вскочила и потянула меня за руку:
– Пошли на речку купаться!
– Ага, окунемся в Суету, – широко ухмыльнулся я и тут же поправился, – то есть в СуЕту.
Мы почти скатились с деревянных ступенек.
– Бабуль, мы на речку! – крикнула на бегу Настя. – Купаться!
– А чего ж не искупаться? – невозмутимо отозвалась старушка. – Там сейчас хорошо!..
… СуЕта оказалась мелкой, недвижимой и теплой, как парное молоко. Плавать в ней было невозможно, а потому мы просто лежали на ее галечном дне, как две выброшенные на берег рыбешки, болтая в воде ногами. Поразительно, что при этом она была еще и прозрачной.
– Неужели в этих окрестностях нет ни одной порядочной фермы, которой некуда девать свой навоз? Или здешнее сельское хозяйство зарублено на корню? – лениво осведомился я, переворачиваясь на спину.
– Кажется, есть, но ниже по течению, – разморенным голосом отозвалась Настя, щурясь на солнце.
– А что, тут есть течение? – Я сделал попытку удивленно приподнять брови, но им совершенно не хотелось двигаться.
На что Настя назидательным тоном учительницы младших классов ответила:
– У каждой реки есть течение.
Я глубоко задумался. Почему-то это не показалось мне очевидным, хотя я хорошо знал со времен школьного детства, что каждый, даже самый маленький ручеек, обязан куда-то впадать. Но куда может впадать речка с названием СуЕта?
Но спросил я у Насти совсем про другое:
– Как ты будешь об этом вспоминать лет через пять или десять?
Настя помолчала, а потом сказала:
– Не знаю… А ты?
– А я буду долго искать эту деревню и эту реку, но так и не найду ни на одной карте, – то ли вздохнул, то ли зевнул я, проваливаясь в приятную дрему. Я тогда еще не знал, что это последний мой вечер с Настей…
Глава XI
Последующие две недели из отведенного мне на перелицовку романа месяца я к нему и не притрагивался. И не только потому, что провел их преимущественно на Людке. Просто не находил к тому ни сил, ни желания. А Людка была чем-то, вроде удобной отмазки. Хотя, чего уж там скрывать, барахтался я с ней не без удовольствия, тем более что выкладывалась она всегда на полную катушку, и это мне здорово льстило. Временами я даже рос в собственных глазах и чувствовал себя если не главным секс-гигантом, то его старшим подмастерьем. Ведь в последние годы я ленился заводить новые связи, и когда уж очень припекало, заманивал к себе какую-нибудь из старых жалостливых подружек. В основном под предлогом помощи в обновлении гардероба. Кстати, этот удобный повод для удовлетворения мужских потребностей я вычислил для себя совершенно случайно, и до сих пор он ни разу не давал сбоя.
А было так. Вскоре после того, как передо мной, почему-то почти неожиданно, обозначился пик под названием «сороковник», который я в итоге преодолел, причем безо всякого на то желания, я обзавелся новой паранойей. В дополнение к уже имеющимся и связанным в основном с моими нереализованными писательскими амбициями. Я вдруг явственно увидел маячащую на горизонте старость, и стал искать в себе ее признаки.
Часами я стоял перед зеркалом в ванной, придирчиво разглядывая собственную физиономию, унылое выражение которой наводило на меня вселенскую тоску. И еще неизвестно, чем бы все это кончилось, если б однажды я волевым решением не прекратил эту пытку. Как выяснилось позже, – в пользу другой. Теперь умываясь, чистя зубы, или бреясь, я с маниакальным упорством избегал своего отражения в зеркале. А поскольку осуществить это на деле было нелегко, я периодически ходил в порезах, о которых, поскольку в зеркало я не смотрел, мне сообщал Славка или кто-нибудь еще.
А теперь представьте, каково мне было покупать одежду, а такое, пусть изредка, но происходило. Тогда-то я и придумал выход