Тема присвоения, примерки на себя чужой судьбы всегда занимала Миндадзе (уже в «Весеннем призыве» простодушный офицер под влиянием филолога-срочника увольняется из армии), а девяностые щедро подкрепляли этот интерес фактурой. Удостоенный приза на сценарном конкурсе «Зеркало» и названный председателем жюри Алексеем Германом «шедевром», сценарий «Времени танцора» – фильма-карнавала, целиком построенного на переодевании, – родился из фотографии в газете времен грузино-абхазской войны (1992–1993): брошенный грузинами дом, в который вселились пришлые и написали на заборе: «Здесь живут казаки». «Я представил, как они живут, какие у них жены, как они делят вещи, и так я из себя вытащил „Время танцора“», – вспоминал Миндадзе в интервью журналу «Сеанс» (68). География в сценарии не уточняется – это условная серая зона на Кавказе, где только что закончилась война и в воздухе еще пахнет опасностью, хотя упоминание вражеского морского десанта указывает именно на прибрежную зону.

В августе 1992-го политическое противостояние между Грузией и автономной республикой Абхазией перешло в фазу военного столкновения. Конфликт продолжался больше года, сопровождался военными преступлениями, привел к массовой миграции населения (из республики уехало около 250 тысяч грузин) и закончился провозглашением независимости Абхазии. Ее признали лишь четыре страны, включая Россию и карликовое государство Науру. На стороне грузинской армии воевали праворадикалы из Украины, на стороне Абхазии – представители Конфедерации горских народов, казаки из Российской Федерации (часто – бывшие военные) и добровольцы из другой непризнанной постсоветской республики, Приднестровья. После окончания войны некоторые из приезжих остались в Абхазии. В 2014 году здесь проживал 1261 казак.

В 2015-м, во время одной из дискуссий после премьеры «Милого Ханса», у Миндадзе спросили, нет ли связи между милитаризмом «Парада планет» и событиями на востоке Украины? Не эти ли резервисты отправились сегодня на защиту Русского мира? Он ответил, что связи нет. Но «Парад планет», рассказывающий о военизированной группе мужчин в форме с чужого плеча, отчасти перекликается со «Временем танцора», а «Время танцора» – не только эхо грузино-абхазской войны, но и очевидный прообраз войны на Донбассе. В Абхазии в начале 1990-х казаки и другие добровольцы выбирали себе грозные псевдонимы – «позывные». Бывший телемастер Андрейка и бывший мойщик машин Арсений Павлов, боец Моторола, приехавший в Донецк из Ухты, – это один и тот же типаж неустроенного постсоветского мужчины, воспитанного на милитаристской пропаганде. В 2015 году, в статье, посвященной сорокалетию Чулпан Хаматовой, сыгравшей во «Времени танцора» свою первую большую роль в кино, автор газеты «Московский комсомолец» пересказывает сюжет: «Ее Катя – не любовница, а любовь персонажа Юрия Степанова. Русского офицера, застрявшего на поле боя, хотя война, кажется, уже давно позади»(69). Переодетый казаком электросварщик, обживающий чужой дом на Кавказе, в середине 2010-х годов в восприятии аудитории незаметно превратился в «русского офицера» с имперской выправкой.

Поезда, столь регулярные во вселенной Миндадзе, все еще соединяют пространство распавшейся страны[26], и «Время танцора» начинается на вокзале: на перроне, в виду «далеких отрогов хребтов», высаживаются четверо – женщина, ее отец и двое ее сыновей, «два бледных северных мальчика». Жену встречает муж – бывший электросварщик из уральского Качканара Валерка Белошейкин, теперь казак. Прямо с поезда он и его друг Фидель (тоже позывной, но еще довоенный) везут семью на концерт. Казачий ансамбль на подмостках, замечает в тексте Миндадзе, выглядит более настоящим, чем сидящие в зале казаки. Когда на сцене в лучах прожектора возникает всадник, старый тесть достает из кармана пачку папирос «Казбек» и сверяет изображение: один к одному.

Позднее всадник на сцене оказывается третьим качканарским эмигрантом, некогда чинившим телевизоры, но опоздавшим на войну, – теперь он вахмистр и выступает в ансамбле. «Только с каких таких пор казаки в черкесских бурках разъезжают? Если ты Казбек, так не казак, а если казак, то ты, малый, точно дурак!» – когнитивному диссонансу противится только старый тесть («Какой-то симбиоз советского и шукшинского дедка, то ли полустукача, то ли какого-то бывшего охранника», – объясняет Миндадзе; в фильме этого персонажа играет Сергей Никоненко, партийный функционер из «Парада планет»). «Ус у вас отклеился», – вторит тестю Белошейкин, цитируя «Бриллиантовую руку».

Увы, новая реальность вынуждена кроить себя из подручных материалов: «Казбек», получивший название в честь горы на границе России и Грузии, – любимая табачная марка Василия Теркина, фольклор накрепко связал ее с «кремлевским горцем», который якобы лично утверждал дизайн упаковки. В «Армавире» «джигит» носит модный свитер, джинсы и короткие усики, он выглядит как москвич или ленинградец – а образ непокоренного Кавказа в сознании советского человека целиком и полностью умещался на папиросной пачке с черным силуэтом на фоне гор.

Тот же всадник с пачки «Казбека» оживает и в романе Виктора Пелевина «Жизнь насекомых», персонажи которого, подобно некоторым их видам, занимаются утилизацией мертвой материи – советской реальности. Роман был впервые опубликован в журнале «Знамя» в 1993-м, а широкое распространение получил после издания отдельной книгой в 1997-м – в год выхода «Времени танцора». Один из персонажей главы «Черный всадник» использует папиросы «Казбек» для курения марихуаны, вытряхивая почти весь табак, но оставляя несколько крошек у фильтра – в качестве жеста преемственности «по отношению к поколению шестидесятников», которых очень уважает, «как и все постмодернисты». Далее следует диалог, в котором обыгрываются сленговое значение слова «план» (трава, марихуана) и устойчивые штампы советской пропаганды: «ленинский кооперативный план», «план ГОЭЛРО». Позднее два героя прячутся от милиции в бетонной трубе, обсуждают картинку на пачке, но труба становится папиросой, которую тот самый Черный всадник, материализуясь, протягивает на набережной герою следующей главы, а люди в трубе обречены на смерть, как конопляные клопы.

На близость «Времени танцора» и «Парада планет» критики указывали и по горячим следам, в 1997-м. Андрей Шемякин называет «Время танцора» «„Парадом планет“, только на новом витке». Казачий круг – еще и попытка возродить призрачное мужское братство «Парада», окончательно уничтоженное общественным сломом: «Жили они теперь, видно, по другим законам, среди которых закон дружбы был едва ли не главным». Чуть позже Миндадзе употребляет в тексте сценария выражение «тискался с дружками», снова напоминающее о сентиментальной мужской близости, почти гомосексуальном «слипании». Младший, самый инфантильный и самый красивый из троих (Д’Артаньян в классической схеме, в которой к трем товарищам присоединяется четвертый – неофит), не заставший боевых действий, олицетворяет беспомощность, которая компенсируется мужественной выправкой и вокабуляром. Отвергнутый роковой Катей, по ночам голой разъезжающей на лошади, он находит наконец «то, что надо»: «Темноволосая носатая женщина, оправдывая свою принадлежность, стояла, скромно потупясь». Она называет себя Бэлой: Андрейка – Печорин, приводящий Бэлу в ее собственный дом и не знающий