Шрифт:
Закладка:
— Куда это он намылился? — я заговорил с капитаном баржи, стоящим на шканцах неподалёку от меня.
— С сыном что-то случилось.
— А жена не с ним?
— Жена-то? Не. Сын-то не её. — он сплюнул в воду и ушел к себе в каюту.
Поднялся ветер. Вода в нескольких футах от меня приобрела оттенок жирного сланца и начала темнеть. Над головой тучи. Похоже, будет дождь. Рябь звенящим зеркалом резво неслась по направлению к острову Манхеттен, маленькому и черному, выступающему из воды гранитной глыбой. Зыбь на воде, опасность. Большинство капитанов уже вывесили у себя фонари, которые болтались и скрипели на качающихся мачтах.
Я тоже вывесил свои фонари и вернулся в каюту.
Решение дунуть сформировалось у меня, по всей видимости, оттого, что вдруг оказалось, что я лежу на постели с трубкой в зубах. Внимательно разглядывая переборку, покрытую коркой из трупов насекомых прошлого лета.
Все знающие люди разделяют мнение, что марихуана не является афродизиаком, и в этом, как и в значительной массе своих суждений, они неправы. Если ты по жизни сексуальный или возникает настрой заняться любовью, принятый в пределах разумного наркотик, будет стимулировать желание, наслаждение резко и во много раз возрастёт, так что, пожалуй, основное свойство марихуаны — это заставить тебя интенсивнее переживать любое, какое не возьми, действие. Я бы рекомендовал употреблять её в школе, чтобы добиться того, чтобы школьники научились, наконец, по-настоящему наслаждаться поэзией, искусством, музыкой. А то, к жуткому ущербу для нашей цивилизации, они то ли сами по себе, то ли под влиянием стадного чувства, невосприимчивы к символическому способу выражения. Она вызывает более чувственную (или эстетическую) разновидность концентрации, способствует детальной проработке мельчайших участков, развивает способность принимать игровые ситуации. Что может быть важнее в любовном акте?
Ощущение, поскольку является материалом-основой, обязательно должно содержаться во всякой возможной метафизике. Лицемерие по отношению к нему губительно. В средние века страстная любовь со стороны собственной жены уже числилась по разряду прелюбодеяния. В современном мире всякая верность, исключая верность государству, считается как минимум неумной. Если средневековая Церковь так и не сумела выжечь всех еретиков до единого, вполне возможно, что современное государство с сей задачей справится даже без использования атомной бомбы. Прежде чем мы откажемся от какого-либо чувственного удовольствия, нам следует досконально его изучить. По крайней мере, хотя бы доброжелательно настроенным воображением. В противном случае, история, чопорно катясь вперед на велосипеде морали (ничего подобного по сложности двигателю внутреннего сгорания в сфере этики придумано не было) может забыть нечто крайне важное и нужное.
Примерно такого рода соображения мелькали у меня в голове по мере того, как мои мысли со всей неизбежностью устремлялись к покинутой женщине, у которой я позаимствовал сахара. Постепенно, окончательно остановившись на ней, мысли сменились образами, а образы — предвкушением.
Я знал Билла ещё с тех пор, как впервые устроился на баржу. Мужик под полтинник. У него были тёмно-рыжие седеющие волосы, соль с перцем, бледно-голубые глаза, на коротком прямом носу прямо над левой ноздрей непонятный нарост, а тонкие губы, напряженно поджатые слева, придавали его лицу выражение постоянного недоверия. Мы множество раз плавали в одном караване и часто обменивались замечаниями о погоде. Его жена с самого начала мне понравилась.
До меня постепенно доходило, что она прекрасна. Смутный шок. Она была выше среднего роста, сложена не идеально, но со странным изяществом. Её лицо производило впечатление образцового, лишённого возраста. Лицо молодой крестьянки. Мягкие каштановые волосы были неаккуратно подобраны в хвост на затылке, и несколько блудных прядей, — у меня нередко было ощущение, что она только что вымыла верхнюю часть тела, — непросохшими тёмными перьями липли к бледной коже плеч. Обычно она ходила в мужской рубашке без воротника, заправив её в линялые поношенные джинсы голубого цвета. Её глаза — яркие, ясные, блестящие, серо-зеленые — смотрели почти гипнотически. Подчас мне было сложно оторвать от неё взгляд. Тогда я испытывал порыв приблизиться к ней, обнять, словно только мы с ней вдвоём существуем, а все остальные — где-то далеко, выражая, без слов — через неожиданную безупречность всего моего организма — ничтожность прочих вещей.
Иногда она выразительно пожимала плечами и сверлила тебя широко распахнутыми глазами, в которых читался прозрачный намёк. Иногда казалось, она только что очнулась от грез. Странное, дикое создание, почти как Медуза.
Я упоминал её полные белые ноги, хотя прекрасно понимал, что грешу против фактов, поскольку, разумеется, на ней были джинсы.
Развешивая бельё, она привстала на цыпочки. Одной ногой, надо уточнить, а то ведь у неё второй не было. Точнее, была, но искусственная. Эта догадка неожиданно приходила, когда ты следил за её хромающей походкой, как она вытягивалась, как раскачивались в поисках равновесия её бёдра. Развесив бельё на прищепках трепыхаться на ветерке и отступая, она чуть не опрокинулась в воду и, заметив меня, рассмеялась. Уселась на тяжелой поперечине над планширом, оттопырила нижнюю губу и скорчила рожу. И когда она так сидела в своих джинсах и похожей на спецовку рубашке без воротника, с растрёпанными мягкими волосами, её лицо было не то чтобы совсем волшебным, но почти. У неё был длинноватый нос юной ведьмочки, очень высокие скулы, широкие, нежно-розоватые глазницы, из которых её большие зеленые глаза, с длинными ресницами, смело подведенными и удлиненными чёрным карандашом, смотрели призрачным, не вполне от мира сего, взглядом. Губы она обычно не красила. Зубы у неё были желтоватые, на вид хрупкие, почти как у грызуна. Плечевая кость обладала птичьей тонкостью, и движения рук напоминали взмахи крыльев. У неё была длинная, бледная, желтая шея, которую зрительно удлиняло отсутствие воротников на её рубашках, а руки — длинные, бледные и белые.
Из-за неё я забыл, чего хотел, и попросил сахара вместо молока.
На воздух я вышел в сумерках, но из-за ветра задержаться на палубе не удалось. Я возвратился в каюту. В окне я увидел приближающийся по воде свет и подумал: «А не буксир ли это?» Вскоре объект развернулся вправо и уплыл вдаль. Накрапывало.
Вдруг я понял, что старался не думать об этой женщине. И задумался о ней. Её образ пропал. Я обратился за помощью к словам. Удлинённое, вытянутое, нежное лицо. Груди. Три соска, один лишний, чтоб подкармливать дьявола. Моя реакция на отсутствующую на месте ногу. Скрип-скрип-скрип, когда она ходит, пошатываясь на костыле. Только розовая культя
