Шрифт:
Закладка:
Глаза Альфреда сделались безумными. Вне себя от отчаяния, он проговорил, так, чтобы слышала только она:
— Адель, вы же знаете… Как вы можете быть столь жестоки? Завтра я иду под суд. Я пожертвовал будущим ради вас. Будьте справедливы. Я уже не прошу любви, я хочу только справедливости…
Не глядя на него, Адель повторила:
— Жребий — лучшая справедливость. Не так ли, господин де Пажоль?
Своим тоном, равнодушным, ледяным, она ясно давала понять, сколь мало для нее значит его жертва. Что ей, в самом деле, до того, что завтра он пойдет под суд? Она никого не подстрекала грабить…
— Впрочем, — добавила Адель усмехаясь, — вы, господин де Пажоль, как и все, имеете право принять участие в розыгрыше.
— Розыгрыше? Да как же вас не возмущает это слово?!
Делессер, краем уха услышав этот возглас Альфреда, с ненавистью глянул на молодого человека:
— Э-э, бросьте! Мадемуазель избрала для себя роль вещи, которую разыгрывают, такова была ее воля, а уж нас упрекать абсолютно не в чем, мы все — лишь стая самцов, и это она довела нас до такого… Здесь царствует порок, юноша, а если вы слишком нежны для этого, убирайтесь петь дифирамбы невинным девицам. Здесь собрались люди, которые знают, чего хотят…
Множество взглядов, устремленных на Пажоля, были тому подтверждением. Молодой человек посмотрел на Адель, но она словно намеренно не замечала его. Более того, ледяная улыбка была у нее на губах. Она говорила с кем угодно, только не с ним, успокаивала, заверяла, раздавала обещания, и Альфред понял, что нужен ей в эту минуту меньше всего. На миг его охватило злобное желание ударить ее, унизить на глазах у всех, потом это желание было заслонено мыслью: «Как же она должна быть несчастна. Поразительно: такая красивая и молодая и такая несчастная… и всего поразительнее, она сама себе создает несчастье», — и злости Альфред больше не испытывал, осталось лишь бесконечное сожаление. Участвовать в этом позорном розыгрыше он счел унизительным для себя, а еще больше для Адель.
Чувствуя тоску при мысли о том, что с ним будет завтра, он какое-то время раздумывал, не находя выхода.
— Прощайте, Адель, — с бесконечной грустью сказал он наконец. — Прощайте, мы, скорее всего, больше не увидимся.
Она оглянулась:
— Вы забыли свои деньги, господин де Пажоль.
— Мне они уже не понадобятся. Возьмите их себе — надеюсь, они принесут вам счастье.
Не в силах видеть то, что происходит, наблюдать скверные взгляды, устремленные на нее, Альфред вышел. Мадемуазель Эрио смотрела, как он удаляется, кусая губы, испытывая то ли удивление, то ли замешательство. Про себя она решила, что отошлет ему эти деньги обратно хотя бы потому, что в доме Тюфякина не должны находиться какие-либо вещественные доказательства ограбления.
В зал вошла Жюдит с нарезанными бумажками, и мысли Адель об Альфреде были прерваны. Жестом она пригласила желающих тянуть жребий, а сама со стороны с усмешкой наблюдала за этой возбужденной толпой, нервно постукивая ручкой веера по пальцам. «Видимо, — подумала она, — Альфред был в чем-то лучше их — даже не видимо, а точно. Тогда почему же мне легче иметь дело с ними… и неужели так будет всегда?»
Едва развернули бумажки, громкий смех разобрал всех: судьба выбрала среди полутора десятков мужчин самого богатого и самого немощного, старика Луврера, который обещал довольствоваться одним лишь поцелуем и, очевидно, вправду ничего больше сделать не мог.
— Черт побери, это уж действительно какая-то насмешка, — пробормотал Делессер, еще не веря в то, что произошло.
Адель неспешно приблизилась к Лувреру и, наклонившись, поцеловала в щеку.
— Ну вот, сударь, — сказала она, — первое вы получили, что же касается остального, то лишь вы имеете право решать…
— Увы, моя красавица, смеясь, Луврер развел руками, — как бы горячи ни были мои намерения, тело им не повинуется. Это была шутка с моей стороны, Адель, я принял участие в этой забаве развлечения ради — я, старый грешник, всё пытаюсь не отставать от других… Увы, Адель, больше вам этой ночью ничего от меня не дождаться.
Он сделал знак, и лакей взялся за инвалидное кресло, увозя Луврера из зала. Адель обернулась к остальным:
— Полагаю, господа, никто не скажет, что я не исполнила своих обязанностей.
Делессер сердито произнес:
— Плевать мы хотели на это. Сегодняшняя ночь все еще остается неразыгранным лотом. Или, может быть, вы получили деньги этого паралитика и решили оставь нас с носом? Я требую, чтобы кто-то был избран уже на эту ночь — кто-то более дееспособный, чем этот старый Луврер!
— Вы так грубы сегодня, господин банкир, — сказала Адель холодноватым тоном. — Я даже думаю: а уж не себя ли вы мне изо всех сил навязываете?
— Я плачу, черт побери!
— И я плачу, — раздался громкий хриплый голос.
Из другого конца зала, покачиваясь, шел высокий массивный человек, обрюзгший и постаревший от бесконечной пьянки, черноволосый, развязный, с лицом таким бледным, что его можно было бы принять за мертвого. Грубо, даже слегка угрожающе он проговорил:
— Я плачу вдвое против того, что дают, черт возьми… Я дам этой девке двести тысяч, иными словами, десять тысяч франков ежегодной ренты… Что вы скажете на это? Может, устроим небольшой аукцион? Будем драться, как петухи, из-за этой шлюхи!
У Адель кровь отхлынула от лица. Этот Жак Анрио, марсельский помещик, окинул ее таким ужасным взглядом, что она почти попятилась. Было что-то просто кошмарное в этих черных, как угли, тупо-жестоких и беспробудно-пьяных глазах.
— Ваше предложение серьезно? — спросила она.
Он нашел в себе силы кивнуть и пробормотал в ответ что-то нечленораздельное. Адель мгновение молча смотрела на него, превозмогая невесть откуда взявшийся страх.
Потом — как часто с ней бывало — дерзость и злость пересилили, она шагнула вперед и взглянула на пьяного марсельца с полным самообладанием. «Черт возьми, было бы чего бояться! — подумала она с отвращением. — Будто не все мужчины одинаковы. Никто из них не откроет мне ничего нового, любого из них я сумею поставить на место, а уж этого тупого и дикого южанина — тем более. И совершенно напрасно он смотрит на меня такими глазами — я вовсе не труслива!»
Да, трусости в ней действительно не было, но на миг, совершенно неожиданно, ей стало так больно, что она поднесла руку к шее, опасаясь, что боль не даст ей дышать. Нелепое, ненужное, несвоевременное воспоминание вдруг всплыло у нее в голове: когда-то
