Стол, сверкающий хрусталем и севрским расписным фарфором, тянулся вдоль всего обеденного зала, украшенного тысячами роз и задрапированного персидским шелком. Поскольку нынче, в ноябре, действительно начинали пробовать божоле из нового урожая — вино из области близ Лиона — на столе было вдоволь соответствующих закусок: колоритные ассорти из лионских колбас, лионские пончики, сладкие яйца «в снегу», груши и сливы в вине божоле. Индейки были роскошно украшены изумрудными виноградными гроздьями и золотистыми апельсинами. Розовые крабы нежились на свежих листьях салата, губчатые пористые суфле обнимали белоснежные ломти осетра; ароматные ломти ветчины — особое блюдо — были чуть протушены в густом коричневом соусе.

Филе камбалы, окруженное гарниром из лука шалота, блестящих олив и зелени являло взору настоящее живописное полотно. Очень заманчиво выглядели салаты из жареных перепелов и грибов, консоме из рябчиков, филе цесарки и подкопченные спинки молодых поросят Сыры были разнообразны, торты легки, воздушны и пышны, как бальные платья дам. Тёплую бархатную природу красных вин подчеркивали плетеные соломенные корзиночки, а элегантное достоинство белых хранил холодный блеск металлических ведерок, в которых отражался трепетный свет свечей,

В других залах звучала музыка, вальсировали пары, прохаживались женщины — довольно прилично одетые, привлекательные, чисто вымытые и хорошо причесанные, но чем-то не дотягивающие до звания светских дам. Возможно, виной тому были развязные манеры и разбитная походка. Наблюдая за ними, Делессер произнес:

— Надо же, она пригласила сюда девок с улицы — я уверен, многие узнают среди них тех, кого когда-то покупали. Это ни на что не похоже. Если это бордель, то я требую, чтобы здесь всё было откровенно. Что она, черт возьми, из себя строит?

— Девицы пользуются успехом. А как же вы хотите? — Молодой Эдгар Ней, ловкий кавалерист, усмехнулся. — Это очень забавная выдумка. Кто-кто, а уж я к концу вечера, после всех этих улыбок плутовки Адель, после ее пения и особенно после того, как она спляшет, — я, господа, пребываю в крайне распаленном состоянии.

Девушки тут как раз кстати.

— Вы думаете о ней, когда покупаете их, не так ли? Какой самообман!

— Что делать! — беспечно возразил Ней. — Я ее обожаю, но денег у меня нет. Ничего не поделаешь… Я рад хотя бы ходить сюда. Да и горничная у нее очень смазлива. Ах, поверьте, господа, Адель заслужила нашу благодарность хотя бы тем, что веселит нас.

Пока он говорил, все невольно наблюдали за Жюдит, кокетничающей с заезжим богатым американцем. Горничная Адель просто преобразилась: стройная, ловкая, живая, в легком платье из светлого шелка, с открытыми руками и плечами, русоволосая и сероглазая, она могла бы сейчас сойти за красавицу и, по-видимому, хорошо это сознавала. Можно было предположить, что американец предлагает ей деньги. Она почти сидела у него на коленях, хотя, в целом, на вечерах у Адель, вызывавших столько споров, соблюдались приличия.

Все смотрели на Жюдит, но последние слова Эдгара Нея словно взорвали мужчин. Целым потоком прорвалось недовольство, нетерпение, раздражение от неутоленной похоти, мучившее всех уже давно.

— Вы себе можете представить, чего она требует? Мерзавка! Сто тысяч франков — ни много ни мало, годовой доход принца! Черт побери!

— Уверяю, господа, она смеется над нами. Это самое откровенное издевательство.

— Но за кого она нас принимает? С чего она взяла, что стоит столько?

— Я из одной только гордости не заплачу ей. Черт побери, пусть делает что угодно, пусть поет, танцует, обольщает, — в конце концов она просто разорится, разорит и Тюфякина, но от нас ничего не получит! По крайней мере, я имею в виду здравомыслящих мужчин…

Говоривший обвел собеседников подозрительным взором, словно хотел убедиться, что с ним все согласны. Разговор на время затих. Господа, беседовавшие в обеденном зале, словно следили друг за другом, и каждый думал: неужели найдется кто-то… кто-то первый? Неужели это случится? Конечно, это безумие, но все-таки… ведь может такое произойти?

Шарль Дюшатель принялся всех успокаивать:

— Что за разговоры, господа? Вы нападаете на прелестную женщину без всякого повода! Разве она требует от вас чего-то? Вы наслаждаетесь ужинами, которые она дает, слушаете ее любезные речи, прекрасно проводите у нее время и ее же проклинаете? Вы представляете ее в виде какого-то монстра, а ведь она ничего у вас не требует!

Это заявление снова всех разозлило.

— Ах, не требует? Да вы просто слепы! Для чего же вся эта морока — для того, чтобы выпотрошить наши кошельки, причем самым ужасным способом! Сто тысяч за одну ночь! Ни одна женщина столько не стоит!

— Будь я проклят, — вскричал Дюшатель, — мадемуазель Эрио стоит дюжины красавиц, у нее настоящий талант, и надо быть слепым, чтобы этого не видеть!

Делессер обрушился на молодого депутата:

— Вот как? Вы слишком яростно защищаете эту особу, сударь. Кто знает, что вами движет! Или вы уже спали с ней, мой друг?

— Ничего подобного не было, — произнес Дюшатель краснея, — и я просил бы вас впредь не говорить так грубо… Хотя, честно говоря, я мечтаю об Адель — как и все, впрочем… Что здесь дурного? Мечты не мешают мне ее защищать.

Другие стали их успокаивать, полагая, что разговор слишком накалился и приблизился к опасной черте. Дуэль из-за шлюхи Эрио — это было бы уж совсем нелепо. Один только лорд Сеймур, циничный англичанин, не желая, чтобы в зале воцарился мир, произнес усмехаясь:

— Будем откровенны, господа: все мы были бы рады спать с ней, а для многих эта красивая авантюристка становится мечтой всей жизни. Но я знаю, по крайней мере, двух человек, которые очень близко подошли к опасной черте, иными словами, готовы на что угодно, лишь бы достать деньги…

— Вы говорите об Альфреде де Пажоле? Тьфу! Всем известно, что он ходит у нее под окнами, но у мальчика нет денег, дорогой лорд. Это несерьезная кандидатура.

— Мы знаем и другую, — усмехаясь, лорд Сеймур взглядом указал в конец зала.

Все замолчали, понимая, кого он имеет в виду. То был богатейший марсельский помещик, имевший баснословные доходы со своих земель и соривший в Париже деньгами с какой-то яростной щедростью. Помещик этот, Жак Анрио, появился в столице недавно, без конца кутил, пил и проигрывал, будто поклялся свести на нет свое состояние. Месяц назад у него умерла жена и единственный, горячо любимый сын. С тех пор, как говорили, Анрио заливал свое горе вином. Он-то и был, по общему мнению, человеком, который шутки и забытья ради готов швырнуть шлюхе Эрио сто тысяч.