Чистый морозный воздух пронизан свежестью. Я стараюсь дышать осторожно, маленькими глоточками, чтобы не поперхнуться колючей стужей, обжигающей лицо. Тишина, прерываемая лишь потрескиванием снега под моими ногами, наполняет пространство особенным звучанием. Лучи солнца озаряют снежные покровы переливающимся мерцанием, словно бриллиантовой россыпью.

— Как тебе образ дремучей кольской матрешки? — показываюсь папе во всей красе, медленно оборачиваясь вокруг своей оси, чтобы он как следует оценил мой модный лук.

— Во, — с низким, гулким смехом поднимает вверх большой палец. — Ладно, погнали, красавица моя.

Он ловко седлает большого и красного в белую полоску железного зверя, в то время как я едва вскарабкиваюсь: успешно с четвертой попытки. Обнимаю отца покрепче, и мы трогаемся с места. Мотор ревет, разрезая тишину густой пущи. Скользим плавно, словно по спокойной водной глади.

Лес, облаченный в белую одежду, шепчет свои тайны, ненавязчиво приглашая исследовать затаенные уголки. Наш путь пролегает через снежные поляны и дремучие чащобы. На сложных отрезках маршрута передвигаемся потихоньку, а на просторах разгоняемся так, что вверх взметаются столпы снега, и во время взлетов на заледенелых рытвинах душа стремится в пятки.

Папа снижает скорость, завидев вдали — приблизительно в пятидесяти метрах — вкрапления красного на безупречно-белоснежном полотне. Через несколько секунд глушит мотор и достает из внутреннего кармана черный бинокль.

— Тц, волчары… — с досадой клацает зубами.

— Что там?

— Оленя молодого рвут. А я ружье не взял…

Я теснее жмусь к отцу.

— Много их? — щурюсь, пробуя разглядеть хищников.

Папа протягивает мне бинокль.

Крупные дикие звери со светло-серым мехом, позволяющим им сливаться с окружающей средой, вгрызаются клыками в несчастное животное, которое не подает признаков жизни. Пять хищников в составе стаи облепили оленя со всех сторон, потроша брюхо, бедра, шею… Зрелище не из приятных.

Я возвращаю папе бинокль, дыхательной гимнастикой унимая поднявшуюся по пищеводу тошноту.

— Пожалуйста, давай уедем отсюда.

— Нынче борзеют волчары, все ближе и ближе к населенным пунктам подбираются, — бормочет мысли вслух.

— А мы далеко от дома?

— Километров на тридцать отдалились. Не переживай, дочка. До нас зверье не доберется.

Надеюсь…

Наш дальнейший путь лежит через хвойные каскады, покрывающие крутые длинные овраги. Нижние ветви деревьев, склоняющиеся к земле, служат укрытиями для лесных обитателей и спрятаны в сугробах, когда как верхние находятся в постоянной схватке с ветрами. Вздымающаяся кристальная пыль неотрывно вьется вокруг нас в спешном танце, когда снегоход ныряет в снежные стога. Несмотря на осторожное отцовское вождение, опасность поджидает отовсюду, и от осознания этого по жилам растекается адреналин. Взобравшееся высоко солнце проникает через плотные кущи деревьев, льет на зимний покров золотистый свет и скользит по лицу, даруя обманчивое ощущение тепла, которое немедленно сметается пронизывающим хлестким воздухом.

Заряженная маленьким приключением, я не могу вернуть себе усидчивость. Только мы подъезжаем к домику, и отец уже в последний раз глушит мотор, я обращаюсь к нему с воодушевленной просьбой:

— Научишь меня водить эту громадину?!

— Понравилось? — папа тянет уголки рта в довольной улыбке.

— Не то слово. Знаешь, ты прав. К черту городскую суету, когда, куда ни глянь, тебя окутывает поразительная красота!

И покой.

Я чувствую себя так, словно сбросила с плеч как минимум центнер бремени скорби и горя, что таскала за собой изо дня в день, из года в год, в каком бы направлении ни шла или смотрела. Но лес… он словно вытянул из меня немного боли, разбавив кромешную, бездонную черноты мягким целительным светом.

Наивно рассчитывать на полное выздоровление от родительского горя с помощью любования нетронутой человеком природой, однако теперь я знаю о существовании способа слегка притупить его отравляющее воздействие. Возможно, это быстро себя изживет, и нужно будет искать что-то новое.

В мои утопические грезы об исцелении врывается мягкое рычание двигателя. К уединенному лесничему дому медленно подъезжает черный внедорожник, широкими огромными шинами утрамбовывая снег.

Меня на секунду слепит фарами. Я подставляю к лицу руку, щурясь, продолжаю наблюдать за тем, как автомобиль сбавляет скорость и тормозит рядом. Открывается дверь с водительской стороны, и из салона показывается бородатый исполин в приличной — в отличие от той, что сейчас на мне — на вид дубленке горчичного оттенка.

Привлекательный зеленоглазый мужчина, которому на вид лет сорок, или около того, недоуменно озирается по сторонам. Явно не на мою странно выглядящую персону он ожидал здесь наткнуться.

— Добрый день, — обращается ко мне с интонацией, будто не определился: прогонять заплутавшую бродяжку, или поинтересоваться, разрешить ли ей (то есть мне) погреться в тепле.

— Здравствуйте, — отвечаю я.

Он приподнимает густые брови янтарно-золотистого цвета. Чему удивляется, интересно?

— Не сочтите за грубость, но как вы здесь очутились? Это частная территория…

Даже нелестные слова лились бы из уст обладателя низкого, глубокого голоса медовой патокой. В едва уловимых вибрациях слышится чарующая бархатистость, заставляющая меня замереть на мгновение.

— Здесь живет мой отец, — устраняю возникшее недоумение.

— Прошу прощения. Я думал, вы… — мажет по мне скептическим взором. Решает, что отсутствие завершения фразы лучше, и откашливается в кулак. — Василий здесь?

Глава 29  Варя

— Дочка, знакомься, это Паша. Апрельский, — конкретизирует папа на всякий случай, хотя в этом нет необходимости. Почему-то я сразу так и поняла. Наверное, по глазам Павла — а точнее, по некой отрешенности в них, которую я неоднократно встречала во взгляде осиротевших родителей. Мы смотрим немного сквозь, не имея возможности (при всем желании) всецело вовлечься в сосредоточенность на конкретной картинке перед глазами, потому что с момента ухода наших детей из этого мира какая-то часть нас совершенно точно уходит вместе с ними. — Помнишь, я тебе о нем рассказывал?

Последнее уточнение, вылетевшее из его уст, несколько озадачивает гостя. Похоже, мужчина смущен тем фактом, что невольно стал предметом нашего обсуждения.

— Варвара, — я протягиваю Апрельскому руку, тонущую в отцовской шерстяной рукавице. Прежде чем скрепить знакомство рукопожатием, встряхиваю кистью и оголяю ладонь. Хотя, полагаю, в представлении нет необходимости — уверена, папа рассказывал ему обо мне.

Павел несколько секунд разглядывает мои пальцы, и я чувствую, как под его неспешным взором конечность обволакивает покалывающая дрожь, а ободок из золота на безымянном стремительно обрастает незримым весом.

— Рад знакомству, — он подает раскрытую длинную ладонь.

На его