в этой пустынной квартире, но и на всей земле. «Как могло случиться, — думала она, — жила долгие годы, и рядом всегда были свои родные, и всегда были надежда и желания — жить дальше, растить сына, учить чужих детей и своего сына, стремиться, чтобы он поступил в институт, женить его, дождаться внука… Всегда были большие и малые желания и цели. По ним выверялась моя жизнь. А сколько было светлого и радостного. Но вот все вдруг стало распадаться и терять свой смысл. А все оттого, что пошатнулась главная опора, на которой столько лет держалась жизнь. Да, все от этого…»

Люди живут и не замечают, что дышат. Это ведь так естественно. И только когда происходит сбой, человек понимает, что для него это значит. Так и Маша. Пока рядом был Иван Иванович и ничто не угрожало им, она и не замечала той опоры, а случился сбой, и жизнь повернулась к ней тем невидимым концом, о котором она и не знала. Маша прошлась по комнатам, везде было чисто. «Сорить некому, — грустно отметила она, — ни деда, ни внука». Задержалась на кухне. Надо было готовить ужин. Но зачем он ей одной? Обойдется чаем. Подошла к балконной двери, открыла ее и стала глядеть в колодец двора на пушистую зелень деревьев и темные ленты кустарника вдоль асфальтовых дорожек. Солнце пряталось где-то за домами, его ослабленный вечерний свет с трудом пробивался сквозь заводские дымы. Они наползали на город с северо-запада. Еще лет двадцать назад оттуда начиналась промышленная зона, и тогда казалось, что до их жилого массива не дойдут дымы, а теперь и заводы разрослись и жилые кварталы раздвинули свои улицы. Все переплелось и смешалось. Маша тревожно смотрела на громады многоэтажных домов, придавивших чахлую зелень скверов и парков, на дымы, через которые пробивалось и не могло пробиться закатное солнце, и ей вспомнилась одна сцена. Года три назад они в воскресный день с мужем возвращались домой и увидели здоровенного мужика, который стоял посреди улицы и, подняв руки вверх, кричал:

— Куда же ты прешь? Куда?

Вокруг собрался народ, а мужик потрясал руками и гневно выкрикивал. Тогда Маша услышала в толпе:

— Дядя Саша опять ругает город. Как выпьет, так и поносит…

Ей сейчас тоже захотелось крикнуть что-то недоброе разросшемуся городу, но в это время послышался телефонный звонок.

Звонил Михаил. Решил после работы заехать к матери, расспросить про отца, а потом у него есть разговор, надо посоветоваться. Маша обрадовалась, ее страх отступил, но сразу всплыла тревога за Михаила, что-то у него опять там стряслось.

Вернулась на кухню. Надо приготовить ужин сыну. И как только она начала им заниматься, сразу ее настроение стало поправляться. «Господи, — думала она, — как же немного человеку надо, чтобы ему полегчало». Только этот звонок и несколько участливых слов сына, и будто рассеялись над городом заводские дымы и в комнатах стало светлей. И не так печально покачивают вершинами деревья в сквере перед домом, да и у жизни есть продолжение, оно в Михаиле и Антоне… Не так все плохо. И с Иваном рано она надумала прощаться. Он столько вынес и перемог. Переможет и это. Нельзя же так, заболел — и человека не стало. Боже, какие ей мысли приходят… Почему?

Она хлопотала у плиты, а сама все поглядывала через балконную дверь во двор — не идет ли сын. Он с минуты на минуту должен быть, у нее уже готова его любимая жареная рыба. Осталось залить рыбу яйцом, взбитым на сливках. Заливается рыба, когда Михаил моет руки. Три — пять минут, и можно подавать кушанье. Сын любит, чтобы сковорода шкворчала на столе. Вот она и выглядывала через окно и балконную дверь во двор. Выглядывала и все же просмотрела. В коридоре раздался звонок, а затем послышались и шаги Михаила.

— Живые кто есть?

— Есть, есть, — радостно отозвалась мать, — раздевайся, проходи… Сейчас ужинать будем. — И голос Маши заглушил треск вылитой на сковороду смеси яйца и сливок.

Михаил радостно прокричал уже из ванной:

— Я сейчас, только душ приму. Лето настоящее пришло.

Мать и сын сидели за столом в гостиной. Шкворчала сковорода с рыбой, покрытой зарумянившейся корочкой. Михаил перекладывал содержимое сковороды на свою тарелку, а мать, не отрывая глаз, влюбленно смотрела на сына и ждала того главного рассказа, ради которого он приехал. Но пока он расспрашивал об отце, о том, что говорит лечащий врач.

— Да не говорит он ничего определенного, — неожиданно раздражаясь, отозвалась мать, и тот страх и тревога, которые мучили все это время, вдруг опять обступили ее. Михаил тут же уловил настроение матери и кинулся спасать положение.

— Не говорит, потому что с отцом еще ничего не ясно, — сказал он как можно спокойнее. Его степенность должна была успокаивающе действовать на мать. Принимаясь за голову карпа, Михаил продолжал: — Но батя наш мужик крепкий. Он мне так сжал руку, когда я уходил от него. Он пересилит…

— Да, конечно, — дрогнувшим голосом отозвалась мать, — он все перетерпит… Но такого с ним не было никогда — аж светится, так исхудал…

— А чего же ты хочешь? Так тряхнуло, — смачно обсасывая косточку за косточкой, говорил Михаил, — тут исхудаешь… — И разговор оборвался, будто натолкнулся на непреодолимое препятствие. Мать продолжала неотрывно смотреть на сына, пододвигая ему то салат, то помидоры с огурцами, то острые и пряные специи, которые она всегда держала для сына в доме. Пристрастился он к ним, живя на Востоке, и теперь не садился за стол без этих «погонял», как в шутку называл их отец.

Насытившись, Михаил отодвинул тарелку и, когда мать рванулась налить ему в чашку компот, он придержал ее за руку.

— Дай перевести дух, — и опять умолк, а мать увидела, что он действительно собирается с духом, чтобы начать серьезный разговор, да все никак не решится.

— Дома-то как? — робко отозвалась она и тут же, чтобы сын не подумал, что спрашивает о Наташе, добавила: — Антону в лагере нравится?

— Да лагерь-то в городе. Та же школа, только без уроков…

— Зато присмотрят и накормят.

И вновь оба умолкли, понимая, что каждый ждет другого разговора.

И наконец Михаил решился:

— У меня, мать, дела на заводе круто завертелись.

Мать удивленно посмотрела на сына. Она явно ждала не этого разговора и пока не знала, как ей быть — радоваться или пугаться этому повороту.

— Тут надо бы с отцом посоветоваться, да к нему сейчас пока рано с этим. Ты не бойся, — заметив тревогу в лице матери, поспешил успокоить сын. — Ничего страшного,