Помощь? Она называет это помощью? Нет, это не помощь. Это – подачка.

– Тридцать лет прошло, Ада. Тридцать. А ты так и не поняла, что не всё в этой жизни можно купить за деньги.

Я был резок. И мне было уже плевать на абсолютный мелодраматизм этой ситуации. И на то, что я снова говорю ей «ты». Какая разница, как я к ней обращаюсь? Это наш с ней последний разговор.

– Почему ты так жесток со мной, Егор? – спросила она вдруг тихо.

Эти слова что-то сорвали во мне. Еще секунду назад я был твердо уверен, что сейчас повернусь и уйду. И никогда-никогда больше не скажу ей ни слова. А теперь я заговорил. Еще как заговорил. И с каждым словом всё громче и жёстче:

– Я жестокий? Ах, это я жестокий?! Я тебе только один эпизод расскажу! Только один! Ты знаешь, как я в детстве проводил день накануне Восьмого марта? У отца на работе. Он специально узнавал у воспитательниц, в какой день дети будут делать открытки для мам на Международный женский день, и в этот день не отводил меня в детский сад, а забирал к себе на работу. Потому что он не знал, как объяснить сыну, почему все дети рисуют открытку маме, а я не знаю свою маму. У меня ни мамы, ни бабушки, ни тёти, и, вообще – ни-ко-го. Только батя, но ему дарить открытку на Восьмое марта как-то не то. На работе он меня сажал за свободный стол, давал бумагу и ручку, чтобы мне было чем заняться и чтобы я никому не мешал. И вот на оборотке какой-то то ли статьи, то ли отчёта ручкой я как-то один раз тоже нарисовал открытку дорогой мамочке. Которую знать не знал! Но ведь должна же была быть у меня мама! Но это было только раз! Больше я так не делал! – Под конец я уже орал и чуть не ткнул указательным пальцем ей в лицо.

Ада невольно отстранилась. У меня резко кольнуло в боку, и было такое дыхание, будто я только что кросс пробежал с рекордным временем.

Ада вдруг всхлипнула и полезла в сумочку за платочком, прижимая другой рукой собачонку.

– Не смей! – Я буквально ревел как раненый зверь. – Не смей тут мне рыдать! Я тебе всё равно не поверю. Я тебя… я тебя… – Последние слова я то ли не смог произнести, то ли ими захлебнулся.

Ада нашла носовой платочек и осторожно промокнула глаза.

– Хорошо. Это ничего. Я понимаю… Это… это не имеет значения, ты прав. Но почему, Егор, ты не принимаешь от меня помощь? Я просто хочу… Хочу, чтобы тебе было легче.

– Хочешь сделать легче – уйди! И никогда не возвращайся!

У нее дрожали руки, кончик носа заалел. Собачка тряслась вместе с ней, ей передалась нервная дрожь хозяйки. Но ее упрямства я недооценил. Она не отступала.

– Егор, я знаю, что ты уволился с работы. Ты, наверное, ищешь сейчас какие-то способы быстро раздобыть денег. Послушай, позволь мне помочь тебе. Я не хочу, чтобы ты связался… связался с чем-то нехорошим. С криминалом. Пожалуйста, Егор…

– Мы с отцом прожили почти тридцать лет без твоей великодушной помощи. И сейчас справимся. И какое тебе дело до меня? Откуда ты вообще нарисовалась? Что тебе от меня нужно?

– Не отказывайся от моей помощи, Егор, – упрямо продолжала она, будто не слышала мои слова. – Ты сейчас не живешь, ты выживаешь. Давай, я помогу отцу. И всё у вас будет как прежде – нормально. Всё наладится. Ты сможешь заниматься любимым делом, радоваться жизни, встречаться с девушками…

Фраза про девушек почему-то окончательно выбила почву у меня из-под ног. Это просто уже какой-то абсурд.

– Спасибо, мамочка! – выплюнул я.

Ада отшатнулась, как от пощечины.

– Я тронут твоей заботой. Но со своими проблемами справляюсь сам. Как-то тридцать лет мы с батей без тебя обходились – и сейчас справимся. Девушка у меня, кстати, есть. Прекрасная чудесная девушка. Знаешь, ей совсем не важно, сколько у меня денег. В отличие от тебя. Она понимает, что не всё в нашей жизни продаётся и покупается. Она верная и надёжная. Не то что ты. У нее кот в пять раз больше твоей шавки. – Я кивнул в сторону трясущегося недоразумения. Эта псинка у меня почему-то вызывала особое раздражение. – Наш кот таких на завтрак жрёт.

– Егор, ну какие девушки с котами-монстрами? Что за фантазии? Зачем ты всё это придумываешь?

– Он не придумывает.

Я резко обернулся. Леся страстно поцеловала меня в губы и приобняла за талию.

– Это я та самая девушка. Верная и надёжная. И кот у меня, действительно, есть. Только я не позволяю ему питаться собаками, у него от них несварение и жидкий стул. – Она замолчала и вопросительно уставилась на Аду.

У меня было полное ощущение нереальности происходящего. Нервная система безапелляционно уведомила меня, что она не выносит. Что нам нужен принудительный ребут, а то и шатдаун. А Леся прижалась ко мне крепче и промурлыкала:

– Егорушка, пойдем домой. Я обед вкусный приготовила.

Это были те самые слова, которые запустили и ребут, и шатдаун, и много чего еще сразу.

Она потянула меня за собой, и я, не глядя на Аду, послушно пошёл за ней к своему подъезду.

Ада растерянно осталась стоять на месте.

* * *

Мы молчали всю дорогу. Молчали в подъезде, молчали в лифте. Только за руки держались и смотрели друга на друга. О чем думала Леся, я, конечно, не знал. А я смотрел на Лесю так, будто не видел ее раньше. Словно она какая-то другая. Новая. И думал о том, что эту новую Лесю я никуда не отпущу. Вот прямо сейчас – точно не отпущу. А потом… Я не думал ни о каком «потом». Только здесь и сейчас.

Едва за нами закрылась дверь моей квартиры, я поцеловал Лесю. Сразу, по-настоящему, с языком. Запустил пальцы в длинные волосы, попутно сдёргивая с них резинку. Я не знал, что сейчас может меня остановить. Но меня никто и не останавливал. Потому что Лесины пальцы уже ерошили мне затылок, а ее губы и язык отвечали мне. И это было самым лучшим, что случилось со мной за последние полгода. А, может, и дольше. Гораздо дольше.

Наш поцелуй прекратился, потому что нам надо было продышаться. Я провел рукой по ее спине от шеи до поясницы. Пальцы дрожат. Охренеть. Я прижал