— Вот! — Лео погрозил купцу кулаком. — Это задаток. А дальше видно будет! — И ушел, не оборачиваясь.

Турок остался в одиночестве, шепча проклятия. Однако он понял, что лучшее, что сейчас можно сделать — это все предать забвению. Так почти и получилось, разве что Лео доложил Дюпра о том, что его пытались завербовать.

— Не новость, к сожалению, — мрачно изрек француз. — Помощник врача тоже донес мне, что некоторых пленников османы пытались переманить на свою службу на Родосе. Ему это сказал случайный свидетель, тоже из пленных. Но главное, тот, кто отказался стать предателем, наутро умер в мучениях. В общем, будь настороже, один никуда не ходи, не ешь и не пей ничего непроверенного. Отправить бы тебя на Родос, пожалуй…

Лео был с этим не согласен:

— Неприлично как-то. Да и объяснить как?

— Заболел, например…

— Нет, давай лучше соберемся с силами да дожмем пашу: пусть отдает нам наших пленных. Сколько можно обсуждать цену?!

— Наверное, так и надо сделать. Если что, пообещаем паше подарки от нас лично, в благодарность за то, что дело уладилось.

— Какие подарки? — не понял Лео. — Откуда мы их возьмём?

— Пообещать — не значит подарить, — наставительно ответил Дюпра. — Полагаю, магистр простит нам этот маленький обман на благо христиан, томящихся в плену. А паша, когда поймет, что ничего не получит, не станет предавать дело огласке, чтобы не прослыть дураком.

— Однако злобу затаит.

— Можно подумать, он сейчас очень к нам расположен. Только выгоду и ищет.

Сказано — сделано. Договоренность наконец-то была достигнута, ведь Торнвилль и Дюпра наобещали с три короба.

Ночь прошла, а наутро закованные христиане с ликованием перешли на большую барку купца Хакима, везущего заодно на Родос очередную партию зерна.

Какими словами передать радость измученных тяжкой неволей людей, вновь практически обретших спасение и свободу? Сколько раз доводилось им взирать с малоазийского берега на столь близкий, но недостижимый Родос, оплот христианства, боевой форпост иоаннитов, проливавших свою и чужую кровь за свободу и спасение единоверцев!

И вот оттуда им протянули крепкую руку и извлекли из глубин ада!.. Иоанниты прибыли к ним, навещали, утешали, лечили… и вот наконец освободили!

Все участники миссии чувствовали большое смущение, поскольку узники, будучи не в силах скрыть радость и безграничную благодарность, обращались с ними, словно с ангелами Господними. Этих несчастных отлично понимали лишь Торнвилль и Дюпра, а также один из Сарджентов, сами побывавшие в османском рабстве.

Хаким вел себя, как побитая собака — любезничал, юлил, так что и Торнвилль, и Дюпра одновременно посчитали, что не следует ждать от него ничего хорошего для Лео.

— Как вы расстались? — тихо спросил француз.

— Решительно. Он стелился у меня в ногах, а я его чуть не ударил, пригрозил кулаком.

— Напрасно — теперь считай, что ты обрел опаснейшего врага, ведь твоя тайна в его руках.

— И чем он может мне навредить?

— Самое меньшее — оболгать, если не… Но об этом лучше говорить не сейчас. Подумаем, как быть, а по приезде сходим к Каурсэну. Дашь ему показания, я их заверю.

…Как только барка прибыла в порт, сообщили д’Обюссону, и он лично со "столпами" и прочими сановниками и рыцарями быстро пришел встретить узников. История сохранила нам описание трогательной сцены, когда магистр обнимал гремевших цепями узников одного за другим, а бывшие рабы, рыцари и простолюдины, со слезами целовали его руки и обнимали его ноги, называя отцом и спасителем. (В Средневековье мужчины не стыдились своих слез, проливаемых в раскаянии или приступе благодарности.)

Скромный д’Обюссон всячески препятствовал этому, поднимая узников с колен и приговаривая:

— Не мне, дети мои, не мне, но Господу и его ордену воздайте благодарность. Все закончилось счастливо, здесь вы найдете помощь… И надеюсь, вы отплатите за это вполне, поможете нам защитить Родос от султана Мехмеда, угрожающего осадой. Но не грешите, называя меня отцом и спасителем — один у вас Отец — Бог, и один Спаситель — Иисус Христос. Хвалите Бога, Богоматерь и всех святых…

— Передаю всех в целости и сохранности, — широко улыбаясь, произнес Хаким, тем самым напоминая о заслуженных комиссионных, которые незамедлительно и получил.

У Лео шевельнулась мысль: может, сейчас-то и рассказать прилюдно, как купец плел интриги и даже склонял его самого перейти на службу к туркам, но Дюпра, выразительно взглянув на Торнвилля, покачал головой. Дескать, так дела не делаются.

Узников меж тем расковали и занялись их распределением. Немощных отослали в госпиталь. Простых людей — в общий, пару братьев-рыцарей — в екатерининский. Однако среди недавних пленников нашлось и много таких, кто чувствовал в себе достаточно сил или ненависти, чтобы тут же предложить д’Обюссону свои услуги в защите Родоса от посягательств турок.

Дюпра и Торнвилль не стали дожидаться окончания всех этих церемоний и прямиком отправились к Каурсэну, который принял их и оформил дачу показаний, все выслушав и обо всем тщательно расспросив. Правда, пришлось рассказать и о том, что окончательная договоренность с пашой была достигнута при помощи некоторого обмана.

— Ни я, ни Торнвилль больше не сможем ездить в Ли-кию ближайшие годы, — сказал Дюпра. — Но, может быть, это к лучшему?

— Может, и к лучшему, — согласился вице-канцлер Каурсэн, — особенно для Торнвилля. А этого Хаким-Брагима — прочь с острова, и как можно скорее. И так лишние глаза и уши на каждом шагу, а это уж явный подсыл… Тем более, что к нам пожаловал египетский посол продлять мир. Дован Диодар, один из ближайших людей мамлюкского султана.

Смертельно уставший Торнвилль залег спать в английском "оберже" в то время как его начальник, брат Джон Кэндол, был вызван на прием египетского посланника в "оберж" Франции.

8

Упомянутый Каурсэном высокий посланник мамлюкского Египта Дован Диодар был доверенным лицом султана Каит-бей-аль-Аршафа, человека умного, властного, хитрого, дальновидного, жестокого и отважного. Главный мамлюк давно рассудил поддержать орден против всесильных турок, даже если это оказалось бы не очень ему выгодно в финансовом отношении: политика перевешивала все, однако выпестованный им совместно с д’Обюссоном договор был, если можно так выразиться, добрым и честным. Наверное, потому, что обе стороны чувствовали неминуемую схватку с турками. Забегая чуть вперед, можно отметить, что Каит-бею все же было суждено столкнуться с османами, но то ли дошедший до этого своим умом, то ли наученный горьким опытом великого магистра, запершего себя в родосской крепости для перенесения осады, он стал бить турок на их земле, в Малой Азии, и не только успешно