Лео продолжал смотреть:

— Я-то думал, что негасимый огнь существует только в Писании да устрашающих проповедях наших священников!

Да, кабы не греческий огонь, судьба конвоя могла оказаться плачевной, а так магрибинцы предпочли отойти подальше от каракки, наседая на христиан с противоположной от нее стороны. Естественно, она тут же направилась туда, где была более всего нужна, однако Джарвис вовремя углядел, как на нее наседает небольшая галера, намереваясь протаранить и затем взять на абордаж.

— Вертай влево, дурень! — крикнул он штурману, но тот то ли не слышал, то ли хотел все сделать по-своему. — Торнвилль, за мной, или все, конец!

Орлом взлетев к рулю, Роджер ударом кулака в челюсть отстранил конкурента от исполнения им своих обязанностей и изо всех сил налег на румпель, продолжая звать Лео. Тот подоспел, и они вдвоем отчаянно продолжили давить, меняя курс каракки.

— Давай, давай! — приговаривал Джарвис, и каракка заскрипела, нехотя немного повернулась, но и этого было достаточно для того, чтобы хищный таран вражеской галеры не пробил борта иоаннитского корабля, а только скользнул по нему, сделав лишь небольшую вмятину в дубовой обшивке.

Шкипер встал, отер кровь со рта и закричал:

— Я тебе этого не забуду, скотина! — на что Роджер весело ответил криком, перемешанным с дьявольским смехом:

— Конечно, не забудешь после того, что я с тобой сделаю! Оторву тебе яйца, сварю их вкрутую и скормлю свиньям! [28]

Лейтенант все это видел и одобрил:

— Все правильно! Властью, данной мне, ставлю штурманом тебя, Джарвис! Продолжай править!

А каракка хоть и избежала рокового удара, но ей пришлось пережить второй абордаж. Замелькали в воздухе маленькие абордажные якоря-"кошки", мавры полезли на борт корабля, а христиане рубили им руки и головы, пронзали копьями, слепили щелоком. В этот момент Торнвилль и получил хороший удар кривой сабли по голове. Шлем, насколько мог, выдержал, но все равно рана была получена серьезная, в глазах потемнело, руки ослабли. Ньюпорт заметил это, рванулся к соотечественнику и оттащил его от борта, посадил, прислонив спиной к мачте, а сам бросился назад, отражать нападение. Отбились, хоть и с серьезными потерями. Затем вновь пару раз применили греческий огонь и вступили в горячий бой за хлебные барки, но этого Торнвилль уже не видел: кровавая пелена застила ему зрение, в голове пищало и шумело, сознание периодически уходило…

В итоге морского боя родосцы потеряли одну галеру и один зерновоз, захваченный противником. Мавры пытались увести трофей с собой, но так как иоанниты бросились отбивать барку, пираты в безысходности прорубили ей дно, отчего она, в полном согласии с законами физики, затонула. Хоть торговля зерном и не облагалась пошлинами, экспедиция лишний раз доказала, что своеобразная мзда взимается пиратами и что тунисский хлеб во всех отношениях обходится дорого.

Местный владыка клятвенно пообещал (в очередной раз) искоренить пиратство, однако даже убытков не покрыл. Зато больше никаких неприятностей и особых происшествий на пути флотилии не встретилось, и в надлежащее время она прибыла на Родос. Хоть потери и удручали, но хлебу все равно радовались, ведь надежды на собственный скудный урожай были слабые.

Торнвилль весь путь держался молодцом, хоть качка этому совсем не благоприятствовала, а по прибытии на Родос был тут же отправлен в госпиталь Святой Екатерины в квартале Бурго, то есть в Хоре.

9

Когда Лео Торнвилля привели в госпиталь и уложили на кровать под балдахином из синей ткани, расшитой золотыми лилиями, юноша долго не мог привыкнуть к тому, что лежит на чем-то неподвижном. Казалось, сама кровь внутри него продолжает качаться в такт средиземноморским волнам. Было непривычно, но приятно. Порадовало и лечение — красным вином, жареным мясом, яйцами, крепким бульоном: все вкусно, в избытке, на серебряной посуде.

Двухэтажный госпиталь Святой Екатерины располагался неподалеку от родосских морских стен Бурго, между воротами Пресвятой Девы и Святой Екатерины. Там же были католическая церковь и небольшая греческая — обе в память все той же святой, а чуть поодаль — прекрасный готический храм Богоматери Бурго, увы, уничтоженный бомбардировкой во Вторую мировую войну. Этот островок католицизма был почему-то внедрен в еврейский квартал, который можно было бы назвать "гетто", если б употребление этого термина в нынешние времена считалось уместным[29].

Деньги на постройку госпиталя Святой Екатерины дал итальянец, орденский адмирал Доменико д’Альманья в конце XIV века, и он же передал в его пользу ветряные мельницы, а также еще кое-какую недвижимость.

Надо сказать, что это строение не было исключительно медицинским учреждением и порой просто использовалось как пристанище для состоятельных благородных гостей, которым обеспечивался уход и пропитание. Однако Торнвилля привела сюда рана.

Приходил доктор, долго осматривал голову и особенно глаза, одобрил проведенное корабельным врачом первично лечение, а затем распорядился напоить больного какой-то тошнотворной дрянью, промыть рану чем-то едким и перевязать заново. Промывали быстро, но больно, осталось лишь перевязать.

В ожидании этой последней пытки Лео хотел было придремать, и тут… Бред — не бред, сон — не сон? Его голову приподняла Элен! В какой-то несуразной монашеской рясе болотно-зеленого цвета, но с непокрытой головой — слава Богу, стало быть, не монашка! Элен села на постель, положила голову Лео к себе на колени и начала старательно перевязывать!..

Вот мечта любого рыцаря — получив рану в бою, попасть на попечение любимой, а верх романтизма — торжественно умереть на ее руках, исторгнув с единственным поцелуем последний вздох…

До сих пор не веря себе, Лео спросил:

— Неужели это ты, а не добрый призрак?

— Я это, я. Кому ж еще быть! Я опять поссорилась с великим магистром и снова нахожусь в ссылке на принудительной работе.

Вот и первая неприятная новость — Лео уж было подумал, что Элен пришла ради него: "Странно и наивно, конечно, но если б так и было…" При этой мысли сердце у юноши забилось чаще.

— Я… Так хотел тебя найти, но не успел…

— Не думаю, что тебе сейчас можно и нужно разговаривать. Я так и решила, что тебя куда-то услали — давно не попадался на глаза.

И Торнвилль вновь ожил! Значит, он ей небезразличен! Но все-таки случайно она здесь оказалась или нет? Лео боялся спросить, только пристально смотрел в ее карие глаза, а она не отводила взгляд и нежно-снисходительно улыбалась.

Этот эпизод и стал рождением любви. Да, это она, любовь! Если раньше