эстакаду. Боже! Аттракционы⁈ Американские горки, говорите? Детский лепет! Вот где дух-то захватывает: когда едешь в хрупком, на половину деревянном, вагоне над рекой по тонюсенькой полосе из металла. А Томь внизу — это просто серо-стальная полоса, с ползущими по ней тут и там крошечными, игрушечными, пароходиками.

Как же много их стало! Я не меньше четырех разглядел — так это только те, что с верховьев реки к Томску спускались. А сколько таких из Оби в Томск приходит? Десятки? Сотня? Тоже, кстати, вопрос для углубленного изучения! Не забыть бы всюду успеть, везде побывать, за не такой и большой отпущенный Судьбой срок, что я мог себе позволить побыть на Родине. А ведь еще есть заводы, фабрики и люди! Множество людей, которых я всегда рад повидать.

Илья Петрович Чайковский

После моста поезд плавно поворачивает направо, и почти сразу — налево, в объезд города. Копеечный вокзал все ближе, и все чаще стучит сердце. Из окон не видно того, как сильно изменился мой родной Томск, но я всей кожей чувствую, что это уже произошло. Это совсем не тот город, в который однажды, ранней весной, приехал непонятный немчик — новый губернатор. Другой. Не крохотный, размером с рабочий поселок из моего прошлого — будущего. Большой, уверенный в себе торгово-промышленный, не только административный, центр огромной губернии. Изменившийся. Повзрослевший. Заматеревший даже. И все равно, родной.

Скорость, и без того не превышавшая сорок верст в час, снизилась еще больше. Паровоз, пыхая целыми облаками пара, тянул вагоны мимо чьих-то огородов, складов, амбаров, глухих, по-сибирски основательных, заборов. Тыльная сторона города. То, что обычно не принято показывать заезжим туристам, но почему-то отлично видная из окон приближающегося к вокзалу поезда.

Земля почернела. Верный признак большого железнодорожного транспортного узла. Пропитанная креозотом, смазками и технической, черной, водой. На телеграфных столбах копоть, словно бы чугунке уже лет сто, как минимум, а не считанные годы. Даже доски обшивки водонапорной башни — смуглые, как подкопченные. А вот привычной для двадцать первого века плотной паутины проводов еще нет. Век электричества еще не наступил.

Слева осталось депо. Здоровенный, на четыре паровоза, кирпичный ангар с собственной котельной и мастерской. Станки, естественно, на паровой тяге: в пристройке установлен отдельный двигатель. Все по последнему слову техники. Такое депо и какому-нибудь Лондону не зазорно иметь будет.

И вот паровоз медленно и плавно вкатил состав под крыши над пассажирскими перронами. Копеечный вокзал — кирпичный замок в псевдорусском стиле — толпа людей, флаги, оркестр и множество в по-летнему белых мундирах городовых. Я терялся в догадках — не каждый же состав у них тут так принято встречать⁈ Это ведь не морской порт, где большие корабли провожают и встречают в торжественной обстановке. Обычный вокзал в российской, в сибирской даже, глубинке. В провинции. Обычный состав. Обычные пассажиры…

Поезд остановился, проводники занялись отпиранием дверей, а на перрон повалила прямо-таки огромная толпища публики. Важные господа в мундирах с орденами, дородные купцы с лентами наград, дамы в шляпках, офицеры… И, что самое чудное — множество простого люда. Да, празднично наряженного, но простого. Рабочие в картузах и пиджаках, приказчики в шелковых рубахах, крестьяне даже. Тетки в платочках, татары в национальных одеждах, дети всех мастей… Раздвигая толпу к нашему вагону примаршеровали солдаты с духовыми инструментами — оркестровая рота томского гарнизона — и тут же, повинуясь жезлу дирижера, заиграли что-то бравурное. Полицейские стали освобождать от публики ближайшее к дверям нашего вагона пространство.

— Ваше сиятельство, — поклонился в дверях купе проводник. — Поезд прибыл в конечный пункт маршрута.

— Спасибо, любезный, — дрожащим от волнения голосом, поблагодарил я. — Что это там за люди? Кого встречают?

— Вас-с, ваше сиятельство, — снова поклонился тот. — Начальник поезда еще с прошлой станции телеграфировал…

Вот оно что! Я и забыл о существовании в Сибири почтово-телеграфной мафии! Служащие имперской почты и телеграфисты зачастую заочно лучше друг друга знают, чем соседей по улице, на которой живут. Ну и, естественно, загодя сообщают друг другу о каких-либо значимых событиях. Например, о прибытии в столицу губернии вице-канцлера Российской Империи. А учитывая ползущие вперед паровоза слухи о грозном инспекторе, отправленном по провинциям с целью наказать непричастных и наградить невиновных, появляется вполне логичное объяснение этому пышному приему.

Настроение испортилось. Впечатление от встречи с любимым городом как-то потускнело. Свелось к обыденным уже по Санкт-Петербургу интригам. На языке даже какой-то горьковатый привкус появился. Будто летом ягоду рябины раскусил. И на сердце как-то потяжелело.

Вещи давно были собраны. Апанас с казаками постарались еще на последней перед Томском станции. Да и не мое это дело — чемоданы таскать. Придут специально назначенные люди, вынут из объемных ящиков мои пожитки, загрузят в телегу и доставят к месту, отведенному местным начальством под мое проживание. Мне перед выходом и оставалось только сунуть в карман заветный — который уже по счету — блокнот с заметками, да натянуть шляпу с перчатками.

Казаки уже у выхода. По конвойному протоколу двое из четырех сопровождающих должны выйти вперед меня. Оценить, так сказать, едрешкин корень, обстановку. Бред конечно. Какая, к дьяволу, обстановка⁈ Толпа там меня ждала. Море разнокалиберных голов и оркестр. И если там и есть террорист, то выявить его, вычислить среди тысяч обычных зевак, практически не реально. Так что: вдох — выдох, мысленно перекреститься, и шагнуть вперед.

Лето. Тепло. Солнце жарит, словно Томск не в Сибири находится, а где-нибудь в Египте. Но перрон в тени. Пассажирские платформы прикрыты сверху ажурной крышей. Но видно все отлично. Не кромешная тьма. Я вышел и взялся за поручень, чтоб не споткнуться невзначай при спуске, и замер. Потому что на Томском вокзале вдруг настала полная тишина. Замерли медные трубы, опустились палочки барабанщика, стихли вопли детей и окрики полицейских. Только трудяга — паровоз продолжал как-то приглушенно пыхать где-то впереди, но и он будто бы был частью этой тишины.

Мать моя — женщина! Что происходит?

— Герман Густавыч! Благодетель! — завопила вдруг в этой невероятной тиши какая-то тетка из толпы. — С возвращением домой!

— Ура, его высокопревосходительству! — зычно скомандовал незнакомый офицер в мундире полковника. И вся эта