— Папа как раз возвращался с работы. Мансарда, где находилась моя комната, только занялась огнем, и дым валил из-под шифера в сторону огородов. А моя кроватка была спереди, ближе к лицевой стороне дома. Мама рассказывала, что он влетел в дом, даже не заметив перед собой стену огня на первом этаже. На нем загорелась одежда, и вспыхнули волосы, но папа не остановился. Он вытащил из огня маму, потом бросился на второй этаж — в мою комнату. Он обернул меня в тряпки, разбил окно и закричал, чтобы кто-нибудь снизу сумел меня поймать. Мама сказала, что в тот момент под окнами собралось много мужчин, но зайти в дом никто не решился.

Вадим раскурил сигарету и протянул Яне. Девочка тяжело вздохнула и сделала несколько глубоких затяжек. Ее глаза напитались дымом и покраснели.

— Меня поймал дядя Коля, наш сосед. Он до сих пор живет в Адыгее. Он рассказывал, как я плакала, хотя ничего не понимала. Помню дым, помню, что отец вертел меня, как бутылку, только бы обезопасить от огня. Если бы он не замотал меня в тряпки, я бы сломала себе шею о руки дяди Коли.

Фильтр сжался между пальцами девочки. Она больше не могла курить, но нервы впитывались в сигарету и продолжали желать ее. Яна втягивала дым.

— Приехали пожарные, начали тушить дом, а папа так и не вышел обратно. Огонь слишком быстро охватил все вокруг, и он задохнулся.

Вадим закусил губу. Сколько подобных историй он слышал в своей жизни?

— Ты любила своего отца? — проговорил он сквозь скованные зубы.

— Я была слишком маленькой, чтобы это понимать.

Вадим снова увидел улыбку, которая сожалела, терпела и беспокоилась много раз. Она была серой и сильной, и, когда он подумал о том, сколько боли содержат ее короткие воспоминания, он почувствовал ее. Ему захотелось просто побыть одному. Закрыть глаза, опуститься на дно своих мыслей и… курить. Без сигареты дни станут еще чернее, думал Вадим. Без сигареты они станут слишком длинными и тяжелыми.

— Мама так и не бросила пить. Мой отчим тоже пьяница. На третий день его гнали со всех работ, куда бы он ни пытался устроиться. Мы живем на долги и маленький заработок мамы. Она работает прачкой в детском саду. Той зарплаты, что она приносит домой, хватает, чтобы отдать долг соседям и чуть-чуть поесть до следующего долга. По ночам отчим бродит по дворам и крадет кур, уток и металл. Он крадет все, что можно унести с собой и наутро выгодно продать. Потом он покупает водку и снова все по кругу. Так я живу. И я прекрасно понимаю, что думают обо мне все вокруг. Некрасивая, носит одни обноски, не красится, еще и курит. И мне плевать на них!

Вадим открыл рот, чтобы возразить, но лишь вздохнул. Переубеждать девочку в том, в чем она права, он не хотел. Она была слишком растрогана. И еще Вадим открыл для себя странную вещь: никто прежде не говорил с ним так искренне. Он подумал о том, когда сам последний раз открывал кому-то свою душу. Не смотря на мальчишеский авторитет, он вел себя замкнуто, если дело касалось семьи. Он был готов поделиться чем угодно, но не уродством отца, избивающего его по первому не понравившемуся слову. Он никогда не вытряхивал из себя этот мусор, потому что знал: жить в самом себе гораздо проще, чем терпеть всеобщие сожаления. Он боялся, что однажды к ним придет полиция и за издевательства заберет отца в тюрьму. Кто тогда останется с ним? Всем плевать на одинокого мальчишку.

— У Олега хорошая семья, — Яна укуталась в куртку. — Он мне нравится, потому что он добрый, и его мама не считает меня сумасшедшей.

Вадим покачал головой. Когда Яна заговорила про Олега, он позабыл обо всем, о чем думал раньше. Ему впервые захотелось поделиться своей болью с другим человеком, но в его сознании вновь возник непреодолимый барьер. Нет, это никогда не выйдет на свободу. «Я живу под куполом, — сказал он себе, — и этот купол ничто никогда не прорвет». Даже маленькая одинокая девчонка, к которой вся школа относится с пренебрежением.

Через несколько минут они разошлись по домам. Ночью Вадим лежал с открытыми глазами. Он слышал, как в соседней комнате вздрагивает пол. Отец вернулся с работы не один. Сегодня с ним была женщина. Очередная женщина. Жизнь без жены давала ему право на свободу.

Их дом состоял из двух комнат и кухни, а деревянные стены были настолько тонкими, что от топота ног на кухне в его комнате вздрагивал комод. Вадим лежал и думал, что будет дальше. Ему не хотелось спать, сердце постукивало, словно предчувствуя беду. В какой-то момент он ощутил тревогу, и ему вспомнился эпизод из романа Айтматова «Плаха». Он прочитал третью часть повести, после того как учительница по литературе рассказала классу первые две. И вот он лежал, ощущая в себе ком разрывающейся боли. Сердце сжималось, и он покрывался ковром судорог.

А на кухне стоял смех.

Когда это случилось, Вадим услышал громкий звон бьющегося стекла. Потом загремел чайник, и женский крик облаком охватил весь дом. Вадим не мог разобрать в нем слова, но чем быстрее крик приближался к нему, тем больше паники скрывалось в этом звуке. Настала секунда, когда крик прекратился, и его коснулось эхо… «Папа что-то натворил», — подумал он и задрожал. Через несколько секунд на кухне стало еще тише, и дрожь усилилась. Вадим понял, что больше не может лежать в постели. «Мой отец там, — говорил он себе. — Он как всегда пьян, а когда отец пьян — он непредсказуем».

Вадим услышал, как щелкнула дверь, и кто-то вошел в комнату. «Наверное, это он», — подумал мальчишка и перевернулся на другой бок. Тихо скрипнула дверца шкафа, и на пол посыпались вещи. Через приоткрытую дверь Вадим слышал дыхание отца. Он снова вспомнил «Плаху», волчицу, обнюхивающую чекушку, вместе с которой явилась беда, и трагедия предстала перед ним во весь рост.

Отец нашел то, что искал и вышел за дверь. На кухне зазвенело стекло. Боль в груди не унималась, и Вадим решился встать с кровати и заглянуть на кухню. Он подобрался к двери своей комнаты и прислушался. Из звуков, доносящихся из кухни, он выделил слабый плач и пыхтение. Вадим открыл дверь и скользнул по комнате. Устроившись под вешалкой — там, где, если не включать свет, его никто не мог увидеть — он прильнул к стене и замер. Только сейчас он начал понимать, почему в доме такая тишина.

На кухне горел светильник. Отец поставил его на пол, чтобы с улицы никто не разглядел, что творилось внутри. Своими вещами отец пытался вытереть с пола кровь, но джинсовые тряпки плохо впитывали жидкость. На полу оставались ужасные кровавые разводы. Отец делал круги все шире и шире, словно не понимая, что кровь не исчезнет. Его голова раскачивалась туда-сюда, как в приступе, и Вадиму казалось, что скоро он упадет без чувств в ту самую лужу, от которой пытался избавиться.