остальное. Рассматривались отдельно каждое производство, тот или иной цех. Для обсуждения преобразования того или иного объекта обычно из Москвы приезжала группа проектировщиков во главе с ведущим инженером. К этому делу подключили ряд проектных институтов. В работе по реконструкции завода участвовали представители наркома оборонной промышленности, как правило, один из заместителей начальника главка или кто-то из крупных инженеров, а также другие специалисты из технического управления, планового отдела и т. д. Привлекались работники и других наркоматов.

На обсуждение вопросов собиралось до 40 человек приезжих и заводских, включая главного инженера, главного технолога, главного конструктора и главного металлурга завода, начальника соответствующего производства или цеха, главного механика, главного энергетика и других товарищей. Обычно совещания проходили в кабинете директора завода. Обсуждали все терпеливо, не наспех, хотя проблем было много. Сравнивали, что имелось у нас в стране на заводах и что за рубежом. Обычно записывали замечания и советы, в каком направлении «улучшить» объект, и больше к этому вопросу, как правило, не возвращались.

Объем реконструкции, даже по современным масштабам, был значительным и оценивался на нашем заводе в один миллиард двести миллионов рублей. Мощности металлургии, например, по проекту возрастали почти вдвое. Ликвидировали мелкие мартены. Электропечи рассчитывали на получение 20 тонн литья за одну плавку, что по тому времени в производстве высококачественных сталей означало большое достижение. За счет строительства дополнительных нагревательных печей удваивали производительность блюминга. Намного укрупняли газовую станцию, хотя она в то время была крупнейшей в стране. Строили новый машиностроительный цех и расширяли инструментальное производство. Усиливали энерговооруженность завода. В случае перевода предприятия на военный режим дрова должен был частично заменить уголь, которого требовалось до 1200 тонн в сутки. Доставлять на завод ежедневно более 300 вагонов дров для газовой и тепловой электрической станции было практически невозможно, а ведь именно такое количество древесины, по нашим расчетам, требовалось для обеспечения производства. Предусматривали и многие другие преобразования, касавшиеся, например, дальнейшего развития коммуникаций и т. п.

Проект реконструкции завода рассматривали больше года. И в этих условиях, когда мы еще и обеспечивали производство, руководящие работники пребывали на заводе с утра до поздней ночи и приходили домой, как «выжатые лимоны». А тут еще особая обстановка, в которой возникало много непредвиденного. Арестовали по неизвестной для нас причине начальника винтовочного производства, а вместе с ним семнадцать других инженерно-технических работников. Производство начало лихорадить, руководители многих участков стали работать неуверенно. И вышло так, что в течение двух месяцев мы не могли сдать ни одной винтовки: сплошная браковка стволов. То работники ОТК цеха забракуют, то работники ОТК завода, то, наконец, представители военной приемки.

Качество внутренней части ствола определяли не только измерительным инструментом, но и на глаз – нет ли каких-либо «задирок» или царапин в стволе, или «пересечек» в нарезах, или еще каких-нибудь изъянов. Во время таких осмотров и браковали стволы – по сути, все, что выпускал завод. Осматривая ствол, заводские работники не находили дефектов, а контролеры считали их браком. Когда эти же стволы подвозили контролерам с другой стороны – часть брака признавалась годной, но все же в целом процент его был настолько велик, что военпреды приостановили в конце концов прием изделий вообще.

Именно в этот период на заводе проходили партийные собрания, на которых «разоблачались» те, кто когда-то служил в армии Колчака. В таких условиях даже президиум собрания выбирали по два-три дня. А руководителей завода, секретаря парткома нередко вызывали в здание управления внутренних дел. Спрашивали, почему много брака, почему идет брак в литейных цехах, особенно в чугунном. Объясняли, как могли. О литье говорили, что цеха столетней давности, устарело оборудование. Все будем менять при реконструкции. О винтовках – что придирки контролеров не обоснованны, принимаем необходимые меры. Во всяком случае, эти вызовы нервировали специалистов, вносили еще большую «перестраховку» в работе.

Обстановка разрядилась неожиданно. Директора завода А. И. Быховского, начальника отдела технического контроля Н. И. Бухтеева и нескольких других работников вызвали в Москву к И. В. Сталину. Как рассказывал потом директор завода, Сталин обвинил и руководство завода, и военную приемку в перестраховке и дал солидный нагоняй за это. Спустя пять или шесть дней после возвращения товарищей из Москвы винтовки «пошли». Стало окончательно ясно, что работники контроля допустили явную перестраховку, делали все с оглядкой: как бы чего не вышло. По указанию Сталина всех арестованных инженерно-технических работников возвратили на завод.

В связи с такими событиями главному технологу, главному конструктору и особенно главному инженеру приходилось решать множество дополнительных дел, которые в других условиях могли быть решены начальниками цехов и начальниками производств. А в самом начале 1938 года вместо прежнего главного инженера завода назначили меня (шел мне в ту пору только тридцать первый год). Вот такое неожиданное событие произошло в моей жизни. И стал бы я главным инженером просто какого-либо, а тут – Ижевского завода-гиганта, где 50 тысяч работающих. Среди оборонных заводов он был одним из первых.

Не случайно в этот период к нам стал часто приезжать начальник нашего главка Иван Антонович Барсуков. Беззаветный труженик, очень любивший технику, он раньше двух часов ночи с завода не уезжал. Постоянно бывал в цехах. Если я говорил о наших трудностях, узких местах, Иван Антонович сразу решал, как выйти из положения. У Барсукова была особенность, над которой мы между собой подшучивали. В острой ситуации он, взъерошив волосы, почти серьезно говорил:

– Ты знаешь, Владимир Николаевич, если мы этот вопрос не решим – тюрьма.

По молодости лет, возможно, я не разделял его точку зрения, но и не возражал. Барсуков очень любил рассказывать о своей прошлой работе, особенно у Лихачева, на автомобильном заводе в Москве, когда это предприятие еще строилось. Там он был главным механиком. Вспоминал, как вел совещания Иван Алексеевич Лихачев. Задержалась установка пресса, вопрос: «Кто виноват?» Ответ: «Не успел главный механик». Лихачев, глядя на Ивана Антоновича, говорит: «Объявляю за это выговор». Барсуков уточняет: «У меня, Иван Алексеевич, уже девять выговоров записано». Лихачев тут же решает: «Девять выговоров снять, а десятый объявить».

И. А. Барсуков мне нравился заботой о деле, ответственным отношением даже к самому маленькому вопросу, требовательностью. Но иногда, на мой взгляд, он проявлял излишний нажим, такой, что приходилось работать и день и ночь, когда дело можно было сделать и более спокойно, и более экономно.

Когда в 1939 году Наркомат оборонной промышленности (НКОП) реорганизовали, создав несколько самостоятельных комиссариатов – вооружения, авиационной промышленности, боеприпасов и судостроительной промышленности, – Ивана Антоновича Барсукова назначили заместителем наркома вооружения, а наркомом стал Борис Львович Ванников.