«Маленькая победоносная война» генерала Конрада фон Гетцендорфа началась для Габсбургов неудачно. Через две недели после нападения на Сербию, потеряв убитыми пятьдесят тысяч человек, армия неумелого генерал-губернатора Оскара Потиорека понесла тяжелое поражение и была отброшена обратно в Боснию. После наступления русских на севере[389] министр военных дел Австрии заявил, что война против Сербии приобрела «второстепенное значение»[390]. На русском фронте близ города Лемберг, нынешнего украинского Львова, потери армий Гетцендорфа составили четыреста тысяч человек. Разрушительная война, которой так боялся Франц-Фердинанд, стала реальностью, да еще на два фронта.

Гетцендорф писал тогда: «Будь главнокомандующим Франц-Фердинанд, он расстрелял бы меня после Лемберга»[391]. Этот город был родиной полковника Альфреда Редля, шпиона, который, продавая военные секреты России, подкосил армию собственной империи. Последний австрийский министр иностранных дел писал в воспоминаниях: «Нам можно было свободно выбрать способ собственной гибели, и мы выбрали самый ужасный»[392]. На востоке был полный хаос и бойня, на западе, где создалась тупиковая ситуация, тоже никого не щадили. Начальник главного штаба немецкой армии Гельмут фон Мольтке, такой же ярый сторонник войны, как и его друг Конрад фон Гетцендорф, через полтора месяца после ее начала слег с тяжелым нервным срывом. Кронпринц Германии Вильгельм был откровенен в интервью американской газете: «Несомненно, это самая глупая, самая бессмысленная и самая ненужная война наших дней»[393]. Кайзер Вильгельм II сделал сыну выговор за то, что тот сказал правду.

Солдатам, офицерам, мирным жителям было за что ненавидеть войну. Адольфу Гитлеру, напротив, многое в ней нравилось. Он быстро дослужился до ефрейтора, добровольно вызвался исполнять опасные обязанности полкового курьера, а к декабрю 1914 г. успел получить Железный крест второго класса за храбрость. Своей мюнхенской квартирной хозяйке он писал об этой награде: «Это был счастливейший день моей жизни. Правда, погибли большинство моих товарищей, достойных этой награды так же, как я… Четыре дня мы были в жесточайшем бою, и сейчас я могу с гордостью утверждать, что наш полк сражался геройски. В первый же день мы лишились почти всех офицеров… И все равно разбили англичан… Нас осталось всего сорок два… Все это время мне приходилось рисковать своей жизнью, каждый день глядя прямо в лицо смерти»[394].

В Конопиште были слышны лишь выстрелы охотничьих ружей Макса и Эрнста. Близ дома Гогенбергов не гремели бои, но о войне никто не забывал. В списках убитых, раненых и пропавших без вести нередко встречались фамилии офицеров, служивших при их отце. Земли и охотничьи угодья поместья обеспечивали всем, но питались в замке спартански просто в знак солидарности с жертвами, приносимыми на далеких полях сражений[395].

В ответ на сочувственные письма и телеграммы принцесса София сделала короткое заявление, опубликованное по всему миру: «Мы искренне тронуты всеобщим сочувствием и молитвами. Прошу, не переставайте молиться за наших родителей и за нас»[396]. Одно из писем выделялось среди остальных. Его написал пятидесятипятилетний священник-иезуит, отец Антон Пунтигам, который совершал последние таинства католической церкви над их родителями. Он возглавлял сараевские благотворительные общества, находившиеся под покровительством герцогини Гогенберг. За день до гибели она посетила детские дома, которыми руководил священник, и передала им пять тысяч долларов золотом. Это было последнее, что герцогиня сделала для детей Боснии[397].

Эрцгерцогиня Мария-Тереза пригласила священника в Вену, где он произнес проповедь, представив эрцгерцога и герцогиню католическими мучениками; эта проповедь стала потом широко известна. Пунтигам имел особенную связь с сиротами Гогенберг. Он был знаком с Неделько Чабриновичем, девятнадцатилетним террористом, кинувшим бомбу в их родителей. Тщедушный, но говорливый Кабринович как-то пришел в детский приют Пунтигама и завел со священником разговор, которого тот никогда не забыл[398]. На суде в Сараево Чабринович признавал: он и не думал, что политическое убийство развяжет мировую войну; в это время в зале было слышно, как перестреливались сражавшиеся армии. Свое эмоциональное выступление он закончил на высокой ноте: «Хочу сказать еще кое-что… Конечно, мы хотели стать героями, и все-таки мы сожалеем о случившемся, потому что не знали, что покойный Франц-Фердинанд был отцом семейства. Нас очень тронуло то, что он сказал жене: “София, держись. Ты должна жить ради детей”. Думайте о нас все что угодно, но мы не преступники. От своего имени и от имени своих товарищей я прошу детей покойного наследника престола о прощении. Пусть суд покарает нас, как ему угодно. Мы не преступники, мы идеалисты, нами руководили благородные чувства. Мы любили наш народ»[399].