Всем стало ясно, что Константинополь обречен. Борьба между Византийской и Османской империями вступила в финальную стадию. Константин XI распорядился срочно чинить и укреплять Феодосиевы стены, а также свезти в столицу из окрестностей все имеющиеся запасы хлеба. Зиму 1452–1453 годов обе стороны провели в подготовке к решающему штурму – и если василевс хотел достойно встретить врага, то султан горел желанием поставить точку в битве за город на берегах Босфора.

Османский правитель был так увлечен покорением гордой столицы ромеев, что ночи напролет рассматривал планы Константинополя, изучал схемы его оборонительных сооружений и продумывал атаки. Также по ночам он вызывал к себе полководцев для длительных совещаний. Великий визирь Чандарлы Халил-паша по традиции взял с собой блюдо золотых монет, ибо к султану нельзя было войти без подарка. Мехмед оттолкнул блюдо и закричал: «Дайте мне Константинополь!» Он не хотел и не мог думать ни о чем другом.

Наконец, пушки венгерского мастера Урбана были отлиты; генуэзцы, владевшие Галатой, – нейтрализованы; турецкий флот – укомплектован и спущен на воду. 2 апреля 1453 года османская армия подошла к Константинополю, и для Византийской империи начался обратный отсчет. Мехмед не сомневался в победе. 6 апреля он приказал поставить свой шатер напротив ворот Святого Романа в Феодосиевых стенах.

Следующие два месяца стали для константинопольцев настоящим кошмаром. Султанская артиллерия обстреливала столицу, и тяжелые каменные ядра разбивали некогда непреодолимые городские укрепления. Адмирал османского флота Балтаоглу Сулейман-бей захватил Принцевы острова в Мраморном море. Византийский флот терпел сокрушительные поражения – это было обидно вдвойне, ибо до недавнего времени турки не могли похвастаться военными кораблями. Гарнизоны Румелихисари и Анадолухисари не пускали в Босфор иностранные суда, спешившие на помощь Константинополю. Относительное спокойствие сохранялось только в Золотом Роге – османы не могли войти в залив, но вскоре ситуация изменилась. Мехмед II принял дерзкое решение, сравнимое с переходом Ганнибала через Альпы.

Утром 22 апреля византийцы с изумлением и ужасом увидели, как османские корабли переправляются через Галатский холм. Сотни быков тащили по наспех сколоченным деревянным настилам примерно 70 турецких галер – и тысячи солдат удерживали их в равновесии с помощью тросов, канатов и цепей (эти цепи до сих пор хранятся в Военном музее Стамбула в районе Харбие). После полудня турецкий флот появился в Халиче и был готов атаковать Феодосиевы стены, выходившие на залив. Константинопольцы срочно перебросили туда часть солдат, ослабив защиту основных укреплений. Перетащив корабли в гавань Золотого Рога, османы соорудили мост из деревянных бочек, бревен, досок и обрезков железа. Затем они водрузили на мост пушки, – и из них, а также из корабельных орудий, стали бить в Феодосиевы стены.

Бейоглу, Айвансарай, Бебек, Анадолухисари, Байрампаша, Эдирне-капы и другие старые стамбульские районы хорошо помнят агонию великого города и кровавую хронику его заключительной осады. Ильче Фатих и вовсе назван в честь Мехмеда II. Несмотря на бедственное положение, византийцы сопротивлялись до конца и неоднократно отклоняли предложения султана о сдаче столицы. Последнее из них поступило василевсу 25 мая. Получив ожидаемый отказ, Мехмед 27 мая объявил о генеральном штурме.

28 мая в обоих лагерях воцарилась зловещая тишина. Солдаты отдыхали перед завтрашним днем, который для большинства из них грозил стать последним. Императоры обратились к своим армиям. Мех-мед II напомнил туркам о предсказаниях пророка Мухаммеда, пообещал им богатую добычу и – по мусульманской традиции – три дня на разграбление города.

Речь Константина XI – этот блестящий образец античного ораторского искусства – была куда горше. Во все времена долг любого христианина, говорил василевс, состоял в том, чтобы умереть за свою веру, свою страну, свою семью и своего монарха; для византийцев пробил час, когда придется умереть за все эти ценности сразу. Слава и традиции христианской империи столкнулись с дикостью исламских орд, честность и гуманизм Константина – с коварством и жестокостью Мех-меда. Защитником Константинополя надлежало помнить о своих великих предках – героях Греции и Рима, – быть достойными их памяти и встретить смерть с оружием в руках, спокойно глядя ей в глаза.

Исход очередной битвы был предрешен. Речь Константина стала погребальной речью по Византии. Норвич передает, что творилось в Константинополе 28 мая 1453 года, – в последний понедельник византийской истории. Горожане, включая василевса, собрались на церковную службу. Все колокола звенели, все самые почитаемые иконы и драгоценные реликвии вынесли на улицы. Движимые единым порывом, люди шли к собору Святой Софии даже с самых отдаленных городских окраин. Православные и католики в первый и последний раз позабыли о литургических различиях. Храм являлся духовным центром Византии, и в момент кризиса не оставалось ничего другого, как собраться именно здесь.

Понедельник 28 мая и последующая ночь для константинопольцев изобиловали редкими и дурными знамениями. По словам Михаила Критовула, иконы, колонны и статуи в церквях покрывались потом. Мужчины и женщины находились во власти видений и уверяли, что не следует ждать ничего хорошего. Предсказатели пророчили множество несчастий. Критовулу удалось передать атмосферу ужаса и безысходности, охватившую город. Он в мельчайших подробностях расскажет о последних днях византийской столицы и после ее падения станет автором первого произведения новой, османской эпохи – напишет по заказу Фатиха 5-томное «Историческое сочинение» о деяниях султана в 1451–1467 годах, известное также как «История Мехмеда II».

Константинопольцам особенно запомнилось невиданное и зловещее событие – солнечное затмение. Оно настолько понизило дух осажденных, что решено было последние мольбы обратить к Богоматери. Благочестивые горожане поставили ее икону на носилки и торжественно понесли по улицам. Все, кто мог покинуть свои боевые посты на Феодосиевых стенах, присоединились к процессии. Однако во время медленного и торжественного шествия икона вдруг упала с носилок. Тем, кто бросился ее поднимать, икона показалась очень тяжелой, будто сделанной из свинца.

Когда процессия возобновилась, началась гроза с градом. Затем хлынул такой сильный ливень, что все улицы затопило. Процессию пришлось прекратить. На следующий день на столицу опустился густой туман – явление, совершенно невиданное для Константинополя в мае. Испуганные византийцы шептались, что это Богоматерь окутала себя облаками, дабы незаметно покинуть город. Ночью туман рассеялся, и горожане заметили вокруг купола Святой Софии странное и тревожное сияние.

А дальше все было, как рассказывалось выше. «Базилика» Урбана пробила брешь в Феодосиевых стенах, и в Константинополь ринулись янычары. Константин XI Палеолог погиб. Город умирал, словно большое израненное животное: он содрогался от выстрелов, гудел и стонал тысячами голосов своих обреченных на смерть защитников, его лихорадило от пожаров, по улицам текли реки крови, а дома и крепостные стены ломались и крошились, словно зубы и кости. Из-под гор трупов не было видно мостовых. Воды Босфора окрасились в красный цвет. Мертвые тела, сброшенные в Мраморное море, еще не одну неделю мешали судоходству. Мехмед II, увидев, что творят его воины в захваченном Константинополе, нарушил мусульманский обычай и остановил разграбление города вечером первого же дня.

По мнению Критовула, Фатих проникся величием и красотой Константинополя. Узрев повсюду развалины, Мехмед якобы раскаялся в том, что все это совершалось с его ведома – он пустил слезу и воскликнул: «И такой город мы обрекли на грабежи и уничтожение!» Шагая по пустым коридорам резиденции Палеологов – Влахернского дворца, – султан бормотал строки из стихотворения неизвестного персидского поэта:

Во дворце цезарей вьет паутину паук,

В башне Афрасиаба дозор свой несет сова.

Эти строки стали эпитафией сразу для трех империй – Римской, Византийской и Тимуридской. Мехмед II осуществил мечту Османской династии – после стольких лет христианская столица покорилась исламским завоевателям. Спустя несколько часов на поруганный Константинополь опустилась удушливая ночь. Всполохи пламени озаряли развалины Феодосиевых стен, Ипподрома и Текфур-сарая. Над Босфором молчаливо возвышалась Румелихисари – крепость, превратившаяся в грозного стража Стамбула и призванная защищать его от любых захватчиков.

Подобно другим цитаделям, Румелихисари использовали как таможенный пост и тюрьму. В 1509 году она пострадала от землетрясения, в 1746 году – от пожара. Селим III восстановил крепость, но в XIX веке она была заброшена. Памук вспоминает, как удручающе выглядела Румелихисари в годы