Шрифт:
Закладка:
— А именно?
— Мы поедем в Лондон через Москву и Петербург.
Лицо Долгорукого мгновенно побледнело, и руки задрожали. Он долго стоял, не произнося ни слова. Чтобы больше не мучить его, я растолковал ему, что имею поручение от военного министерства ознакомиться с центрами большевизма. Приглашаю его с собой, так как рассчитываю на его уменье хранить тайны.
— Вы не ошиблись, капитан, — сказал Долгорукий. — С вами я пойду хоть к черту в зубы. Я отказываюсь идти на Москву под начальством Врангеля, но вы — другое дело. Когда мы выступаем?
— Через пять дней, а может быть скорей.
— Так. Разрешите мне продумать детали нашего путешествия. Я знаю современные русские условия. Когда позволите явиться с докладом?
— Завтра на "Зодиак" к утреннему завтраку.
— Есть.
На этом мы расстались. Я дал ему немного денег, чтобы он принял приличный вид. Он ушел, гордо подняв голову, как настоящий гвардеец на параде.
31 марта. Долгорукий оказался дельным человеком. Он разработал несколько проектов нашего путешествия. Я принял следующий.
Здесь в Севастополе мы сфабриковываем себе документы, удостоверяющие, что мы — русские солдаты и оба возвращаемся из турецкого плена, где пробыли два года. Оба будем хромать. При помощи этих документов, по мнению Долгорукого, мы сумеем пробраться в Советскую Россию и путешествовать там. Остальное покажет будущее.
После завтрака мы съехали на берег, и у Рейли, при помощи его машинки, настукали удостоверения на английском языке. На обороте был сделан русский перевод уже от руки. Печать мы приложили персидской монетой, которая нашлась у Рейли. После этого Долгорукий пошел доставать костюмы, нужные нам для путешествия. Он полагал, что мы должны надеть фески.
Проводив Долгорукого, я направился к морю, чтобы вернуться на "Зодиак".
ЧЕТВЕРТАЯ ЖЕНА КНЯЗЯ ДОЛГОРУКОГО
Я подходил уже к Графской пристани, когда меня догнала молодая женщина, одетая в кружевное платье, не совсем свежее, но несомненно некогда прекрасное. Она забежала вперед, посмотрела на меня умоляюще и простонала:
— Капитан Кент…
Я поклонился.
Тогда она затрепетала руками и кружевами и заговорила очень быстро по-английски. Этим языком она владела в совершенстве.
— Я княгиня Долгорукая, — сказала она. — Жена капитана Долгорукого. Вчера он сказал мне, что будет служить у вас секретарем и вместе с вами уезжает в Константинополь. Ради всего святого, неужели он бросит меня здесь? Ради всего святого… Ведь я его жена.
— Три его жены расстреляны большевиками, — сказал я, не подавая признака, что слова дамы меня смутили. — Он сам говорил мне об этом…
— Я его четвертая жена… Мы венчались в церкви. Капитан Кент, люди в России теперь, как звери. Но вы недавно приехали сюда. Ради всего святого, не дайте мне погибнуть.
И она, сложивши руки как на молитве, начала сгибать колени, чтобы поклониться мне в ноги тут же на бульваре, среди огромной толпы.
Жестокости у меня достаточно. Я не знаю способа разжалобить мое сердце. Но тут эта дама, ронявшая слезы на гравий, произвела на меня впечатление. Эти русские положительно мастера на все руки! Я предложил ей отойти в сторонку и поговорить. Мы зашли в кафе, и я спросил, не хочет ли она лимонаду. Ее глаза блеснули, и я понял, что она голодна. Я приказал подать шашлык, она радостно засмеялась, потом вздохнула. Я спросил бутылку вина, и она съела весь шашлык и выпила почти все вино, за исключением двух глотков, которые выпил я, чтобы не смущать ее. Потом она ела сладкий пирог и пила кофе. Никогда я не подозревал, что женщина может съесть так много.
Наконец, она наелась и попросила у меня папиросу. У меня не было папирос, были сигары. Княгиня взяла сигару, откусила ее и закурила. После этого без всякого смущения начала рассказывать свою жизнь.
Ах, эти рассказы! Теперь русские долгом вежливости считают открывать свои души за глоток вина. Это заменяет им паспорт, и та искренность, которую они вкладывают в свои исповеди, мне кажется вернее казенной печати.
Конечно, княгиня была богата. Конечно, проводила время за границей и в своем собственном огромном имении. Долгорукий был ее третьим мужем, уже фронтовым, революционным. Первый был расстрелян еще в Петербурге, у второго — артиллерийский снаряд на фронте оторвал обе ноги, и княгиня бросила его где-то по пути отступления. Долгорукий взял ее к себе на седло, и они обвенчались через неделю в каком-то украинском селе.
Княгине было 25 лет, но она казалась алчной и прожженной. Рассказывая свою повесть, она то вызывающе смеялась, то плакала навзрыд, но и то и другое выходило у нее легко и не производило неприятного впечатления. Я пообещал позаботиться о ее судьбе. Когда я сказал, что оставлю ей некоторую сумму денег, она быстро нагнулась, чтобы поцеловать мне руку. Но я вырвал руку, что нисколько ее не смутило. На прощанье она просила только об одном: передать деньги ей лично, не через мужа.
— Я не говорю, что он непременно украдет, — сказала она, опустив глаза. — Но он даст мне в русской валюте. Вы же, я думаю, дадите фунтами. Что я буду делать с русской валютой, если придется эвакуироваться? Ведь вы мне дадите фунтами, не правда ли?
Я пообещал дать ей фунтами и даже золотом, если она захочет.
— Половину золотом, половину бумажками, — сказала она, немного подумав.
Потом она попросила меня не говорить мужу ни слова о нашей встрече. Я пообещал, понимая всю неловкость обращения ее ко мне.
Вечером, стоя на борту "Зодиака", я долго думал о предстоящем мне путешествии. Несомненно, мне было страшно. Но я чувствовал, что без этого обойтись нельзя. Надо, чтобы смелые люди приблизились к очагу заразы и покопались в нем своими руками. Иначе и наша страна может оказаться потрясенной до самого дна. Я стал представлять себе возможные последствия такого потрясения. Неужели Мабель может превратиться в подобие княгини Долгорукой? Нет! Этого не могло мне нарисовать мое воображение. Я пошел спать успокоенный мыслью, что в бедствиях России виновата ее аристократия, слишком недальновидная и слабовольная. У нас же высший класс занимается политикой чуть ли не с пеленок.
1 апреля. Я перевез часть моих вещей на берег, к лейтенанту Рейли. Остальные поручил капитану "Зодиака" отвезти в Лондон и переслать моему деду. Эту тетрадь, в последний день моего пребывания здесь, я запечатаю сургучными печатями и также отошлю с вещами в Лондон. Во время путешествия записки буду вести бегло в маленькой книжечке, а остальное запоминать. После когда-нибудь перепишу в тетрадь.
У Рейли Долгорукий демонстрировал мне наши
