Феофан, не будучи, конечно, таким дураком, каким казался в эту минуту, правильно истолковал относившиеся к нему слова как приказ, не терпящий возражений, и, понимая, что не сможет добиться решения загадки исчезновения помета – о чем я счел нужным держать рот на замке, – поспешил сказать:

– Как вам будет угодно, господин, хотя не стоило говорить о моей усталости, ведь моя работа – делать все от меня зависящее для наилучшего обслуживания клиентов, и я с удовольствием вас оставлю, чтобы вы могли спокойно поговорить.

При мысли, что он оставит меня наедине с незнакомцем и к тому же – как он описывал – жертвой своих иллюзий, чтобы не сказать совершенно сумасшедшим, я забеспокоился – однако при таком повороте дел не мог сопротивляться. Я, в конце концов, очутился здесь по собственной воле и поэтому, быстро взвесив ситуацию, решил, что будет разумнее не возражать и не задерживать Феофана, который с глубоким поклоном, с явным беспокойством, но вместе с тем и с облегчением пожелав: «Приятно вам встретить рассвет, господа», сделал шаг назад, а затем, постояв минутку и снова поклонившись, повернулся к нам спиной и закрыл за собой дверь.

– Уф! Мы от него избавились, хотя я был бы несправедлив, если бы не признал, что это человек во всем почтенный, честный и образцовый профессионал. Тем не менее его дальнейшее присутствие было бы – вы ведь тоже так считаете, не так ли? – препятствием для нашего задушевного разговора, – сказал мне господин Стифас, как только мы остались одни. – Если, конечно, вы считаете, что время для этого неподходящее, я не буду вам мешать вернуться и продолжить ваш сон, а поговорим как-нибудь в другой раз, поскольку, как мне сообщили, вы пробудете здесь довольно долгое время, – добавил он.

– Нет, я с большим удовольствием останусь. Некое странное происшествие – возможно, мы поговорим об этом позже – сегодня меня взбудоражило и стало причиной того, что я потерял сон. Теперь я совершенно проснулся, и вернись я сейчас в номер, чувствую, что все равно не смог бы глаз сомкнуть.

– Ну, хорошо, очень хорошо. Я тоже, как видите, нахожусь в подобном состоянии. Но почему вы пребываете столько времени в вертикальном положении? Садитесь, пожалуйста, я прошу вас, – сказал он и подвинул в мою сторону большое широкое кресло, обитое вишневым новеньким штофом, по сравнению с которым мое кресло, куда я недавно усадил Феофана, было настоящей развалюхой.

Я заметил, что номер был хорошо протоплен. В зажженном камине толстые поленья горели, треща и разбрасывая искры, и их жадно поглощал почерневший дымоход. С потолка свисала старая люстра, раскидывая в стороны четыре бронзовых – искусно украшенных – лапы, из их острых кончиков выпрыгивали живые языки газового пламени. Напротив меня, над столом, висела копия картины на очень известную тему. Я мог бы поклясться, что опишу ее даже с закрытыми глазами. На ней был изображен элегантно одетый молодой человек в соломенной шляпе: облокотившись о ствол дерева, он любовался с берега маленькой речушки молодой крестьянкой, которая стояла в воде и, приподняв подол длинной красной юбки, кокетливо ему улыбалась. Вдалеке возвышалась туманная горная гряда.

Здесь все – исключая некоторый беспорядок, созданный костюмами и многочисленными орудиями охотника (только часть из них перечислил мне Феофан), так как они были разбросаны повсюду, – источало чистоту, аккуратность и особенную заботу. Хорошо протертая мебель, белейшие подушки с вышитыми наволочками сверкали на двуспальной дубовой кровати, на которую было наброшено цветастое покрывало. На комоде стоял стеклянный графин с посеребренным носиком, наполненный чистейшей водой. Вдруг я понял, в чем дело. Вот объяснение, почему Феофан бормотал в бреду, когда я сделал ему замечание о том, как ужасно в моем номере, что «все смешалось, все перепуталось сегодня. Наверное, произошла какая-то ошибка, я поселил вас не в ваш номер». Это был мой номер!

Я не успел все это осознать, как господин Стифас, заметив мое замешательство и нервозность, так как следил за моим взглядом, остановившимся в этот момент на его охотничьем ружье, стоявшем в одном из углов, спросил меня:

– Ну как вам? Нравится?

– Красивое, – сказал я, хотя ни черта не понимал в оружии, только для того, чтобы не показаться невежливым.

Он встал и, сперва нежно погладив его, принес ружье мне, чтобы показать поближе.

– Я не знаю, назвал ли бы я его красивым, – сказал он. – Без курков, которые были на ружьях наших дедов, оно похоже на кошку с отрубленными ушами. Однако это исключительное ружье. Настоящий карабин Браунинг. Бельгийской сборки. Я его специально под себя заказывал. Посмотрите на приклад. Вы видите вот в этом месте маленький выступ? «Щечка» он называется на нашем языке. Ее сделали, чтобы мне было удобно класть ружье на плечо, где у меня имеется некий врожденный недостаток. А вы любите охоту?

– Как вы сказали? Охоту? Нет, мне кажется, я не мог бы представить себя охотником.

– Ну ладно, только не говорите мне, что никогда не держали в руках ружья. Вы что, правда никогда не ходили на охоту? Но ведь любовь к охоте присуща людям с древнейших времен.

– Отвечая на ваш вопрос, я вам честно говорю: нет. Во мне, видимо, – и я сожалею, если разочарую вас, – никогда не проявлялась подобная склонность. От вида одного только убитого зайца со вспоротым брюхом и набитым в него тимьяном или мастикой меня в дрожь бросает. Я с отвращением прохожу мимо, если на базаре ко мне подходит какой-нибудь крестьянин и докучливо предлагает купить пару диких уток, подвешенных за почерневшие клювы на рогозе. Я люблю и охраняю животных.

Господин Стифас, внимательно меня выслушав, заметил:

– А кто вам сказал, что охотник их не любит? Но давайте пока оставим эту тему. Я, если позволите, задам вам, со всем уважением, которое я к вам питаю, другой вопрос. Вы когда-нибудь в жизни воровали?

Его дерзость меня поразила, и мне захотелось ответить: «За кого ты меня принимаешь, невежа? Как ты смеешь, осел, задавать мне такие вопросы?» Однако я сдержался и сказал как можно спокойнее:

– Не думаю.

– Вы так нерешительно это говорите! – сказал он. – Так же неизменно отвечают сначала все – отрицают, с беспокойством или в панике, как бы доброжелательно ни задавал им кто-либо этот невинный вопрос. Как будто в случае утвердительного ответа я отправил бы их к прокурору! Я имел в виду, конечно, не то, что вы совершили какую-нибудь серьезную кражу, украли кошелек или часы у вашего соседа. Я не слепой и вижу, что на вашем лице, как солнце, сияет