заострись на том, чего не было в других случаях или что тебе показалось необычным. Хотя бы на полграмма необычным.

Карпов задумался, недовольно выпятив нижнюю губу.

– Да тут все необычно! – хмыкнул он, наконец. – Ее не пытали. Ей не отрезали палец ни при жизни, ни даже посмертно, как последней жертве. Но это те же люди, однозначно.

– Почему?

– Ее вырубили тем же редким нейролептиком, что и последнюю жертву. Ни в одном из остальных случаев он не применялся. Аэрозоль с очень близкого расстояния. Причем часть аэрозоля попала на волосы и одежду. В этом не было бы ничего странного – аэрозоль же. Но его довольно много даже на спине. То есть я могу предположить, что его распыляли в закрытом пространстве. Небольшом закрытом пространстве. Не знаю – в лифте…

– Или в машине, – вставила молчавшая до этого момента Ирочка. Она почему-то робела в присутствии Менделя Джалиловича. Он подавлял ее своей энергией.

– Или в машине, – кивнул патологоанатом. – Так вот ее вырубили, а потом в бессознательном состоянии задушили шнуром.

– Струной, – задумчиво сказал Виктор.

– Нет, именно шнуром. Очень тонким шнуром. Причем очень необычным шнуром!

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Макаров.

– На коже в районе странгуляционной борозды я обнаружил частицы волокон органического происхождения, – в голосе Менделея послышались торжествующие нотки.

– Ну, – поторопил Виктор. – Веревка. Пеньковая, льняная, шелковая – да какая угодно.

– Нет, дорогой мой. Не какая угодно. У меня не получилось сразу идентифицировать материал. И это очень странно. Пришлось покопаться. И я смог в международной базе данных отыскать даже не соответствие, а подобие. Ты будешь смеяться, но это паутина.

Макаров уставился на Менделея с недоумением.

– Что значит – паутина?

– То и значит. Клейкая нить, которая вылезает из жопы паука.

Только не нашего.

– Не нашего? А какого? Вражеского?

– Можно и так сказать. У нас ведь с Японией до сих пор не заключен формальный договор об окончании войны? Или я отстал от жизни?

– Ты имеешь в виду, что это паутина японского паука?

– Ты чертовски догадлив, – саркастически хмыкнул патологоанатом. – У меня где-то даже было записано точное название. Латынь никогда не была моим сильным местом.

– Nephila maculata, – задумчиво пробормотал Виктор.

– Ого! – удивился Менделей. – Открываешься с неожиданной стороны. Паучков в детстве изучал?

– Что? – Виктор потряс головой, возвращаясь в реальность.

– Откуда, говорю, ты латинское поименование сего членистоногого знаешь?

Виктор хотел еще больше удивиться, но, заметив восторженный взгляд Ирочки, не стал этого делать. Тем более что через секунду и сам сообразил, что из его уст вырвалась латинская фраза, смысла которой он не знал еще мгновение назад. Эти внезапные погружения и просветления начали его немного напрягать. Нет, они явно ему помогали. Но такая помощь намекала на некие проблемы в его голове, которая, по всей видимости, хранила в себе что-то такое, о чем он сам понятия не имеет.

К тому же начала болеть голова. Точнее, не то чтобы прямо болеть. Скорее, возникло тягостное неприятное ощущение, что голова его набита мокрым песком, тяжесть которого смещена к затылку. Плюс зуд в районе чертова шрамика на границе роста волос. Виктор уже начал понимать, что неприятные ощущения в районе шрама – это сигнал к проявлению каких-то необычных состояний. Но он еще не установил какие именно ощущения и к каким именно проявлениям ведут. А главное – не понимал, с чего вдруг эта то ли напасть, то ли дар, откуда он взялся и чем это грозит. Но на данный момент нужно по максимуму использовать то, что на него так неожиданно свалилось.

– Я в школе хорошо учился, уроки не прогуливал и всегда делал домашнее задание, – вяло отшутился Виктор.

– Но что означают следы паутины? – спросила Ирочка. – Не могли же жертву задушить веревкой из паутины? Слишком экзотично для наших широт.

Боль в затылке полыхнула лазерным лучом, резанув по казалось обнаженному мозгу. Полыхнула и тут же погасла, оставив после себя даже не эхо боли, а страх. Страх ее возвращения. Боль была такой короткой, что Виктор не успел даже охнуть. Только устало привалился спиной к стене, борясь с желанием попросить стул. Не хотел, чтобы его мгновенную слабость заметила Ирочка. И тем более – Мендель Джалилович Карпов, обладавший зоркостью Виннету и проницательностью Эркюля Пуаро. Бог знает, к каким выводам может прийти этот эскулап, предпочитающий общество мертвых компании живых.

– Это означает, Ирочка, – глухим голосом произнес Виктор, – что наш уважаемый эксперт все же немного ошибся в выводах.

– Это в каких же? – ревниво вскинулся Менделей.

– Это не веревка. Это именно струна.

– Струна? – Патологоанатом скептически хмыкнул. – Из паутины? Что за ерунда! Я, простите, как полагается еврейскому мальчику, с детства приучен к скрипке, будь она проклята, тогда как мои татарские корни гнали меня на футбольную площадку.

– А русские – в винный отдел? – слабо усмехнулся Макаров.

– А русские – на боксерский ринг, – гневно отмахнулся Карпов.

– И там я, чтоб вы знали, молодой человек, достиг определенных успехов. Так что поостерегитесь надо мной подшучивать. Мы, евреи, народ обидчивый, а мы, татары, народ горячий, и не позволим шутить над нами, русскими.

Ирочка завороженно следила за этими словесными эскападами, едва успевая отслеживать прихотливую логику «сына трех народов».

– Так вот, Витя! – в пылу полемики Карпов перешел на панибратское общение, что позволял себе только в минуту сильного душевного волнения, вызванного сомнениями в его компетентности. – Я много играл на скрипке. Я много слушал скрипку. Я знаю за скрипку, как Носов знает за футбол. То есть – всё. Из чего только не делают струны для скрипки! Из меди, латуни, стали, вольфрама, серебра, нейлона. Я даже видел, как один дурак сделал их из золота, хотя лучше бы сделал из дерева – звук был бы достойнее. Лучшие струны до сих пор делают из овечьих кишок. Хотя некоторые злые языки утверждают, что их тянут из кошачьих жил. Не кривитесь, девушка, на то они и злые языки, чтобы болтать ерунду. Так вот я никогда не слышал, чтобы струны делали из паутины. Это сказка!

– Тем не менее, Мендель Джалилович, вы ошибаетесь, – Виктора отпускало, и он старался говорить бодрее, чтобы Карпов ничего не заметил. – Да, паучьи струны – старая легенда. Но несколько лет назад один японец превратил эту легенду в быль. Осаки Сигеёси его зовут. Всю жизнь посвятил паукам и полимерам. На него работало триста паучих вида Nephila maculata. Знаете таких?

– Не то чтобы знаю, – пожал плечами патологоанатом. – Я же не зоолог и не арахнофил. Узнал, когда выяснял, что это за волокна.