Шрифт:
Закладка:
Захотелось взглянуть на него. Но я не смел открыть глаза, нарушить приказ.
Жарко. По лицу заскользили капли пота.
Горячий воздух обжигал кожу и в груди при каждом вдохе.
«Я так орал, друг Вжик!»
От чего?
Отец говорил, что стерпит боль лишь тот, кто полюбит ее. Я научился ее любить — не терпеть, а наслаждаться ею.
Запах горящей плоти. Моей?
Я улыбнулся.
Горю?
«Стану огоньком!» — пронеслась в голове мысль.
Увидел вспышку…
И успел подумать: «Не закричал».
Глава 9
Когда очнулся, обнаружил, что лежу на деревянном полу. В темноте. Голый.
Встал на четвереньки. Кожа зудела, но боли я не чувствовал. Сел, осмотрелся.
Комнату я узнал. Вон лавки у стен. И узкие окна, за которыми видны клочки ночного неба. Двустворчатая дверь. А в том углу я сложил одежду.
Мысль об одежде пробудила и другие воспоминания. О том, как я горел. Потрогал грудь, вдохнул. И тут же закашлял, точно надышался дыма.
Я не сгорел.
Это открытие меня удивило. Показалось невероятным. Ведь в носу все еще стоял запах горевшей плоти.
Или не моей?
На полу я увидел еще четыре тела. Все нагие, как и я. Но почему четыре? Ведь нас было шестеро? Пробежался взглядом по комнате. Пятого не увидел (или шестого, если считать меня).
Он еще в зале? Это предположение заставило меня прекратить поиски.
Я поднялся на ноги. Не помню, чтобы мое тело когда-либо слушалось меня столь же неохотно, как сейчас. Пошатываясь, обходя преграды в виде человеческих тел, пошел к куче одежды, отобрал свою.
Нужно возвращаться в комнату.
Как там Гор и Двадцатая?
* * *
Свежий ночной воздух вскружил мне голову. Ноги заплетались. Как добирался до своего корпуса, я почти не запомнил. Так, лишь несколько моментов.
Стоял на углу столовой. Держался за стену (холодную!).
Никак не получалось идти прямо. То и дело сворачивал с утоптанной дороги, спотыкался о поросшие травой кочки.
Лицо Гора. Кажется, приятель встретил меня на первом этаже, около входа (он дожидался моего появления внизу у окна?). Что-то мне говорил, помог подняться по лестнице.
Видел свою сестру Весалу. Но разговаривала она голосом Двадцатой. Напоила меня водой.
Было что-то еще. Я кому-то о чем-то рассказывал. Отцу?
Это уже во сне?
А потом я нырнул в озеро огня.
* * *
Разбудил меня яркий свет. Я разлепил веки, посмотрел на окно, на распахнутые ставни, на яркое пятно солнца, метко бросавшего лучи точно в изголовье мой кровати. Зажмурился.
Обнаружил, что на кровати я не один. Двадцатая сидела у меня в ногах, прижав колено к своей груди и привалившись плечом к стене. Спала.
«Интересно, сколько ей зим?» — подумал я. Отметил, что это странная мысль для человека, который недавно едва не сгорел заживо. Вместо того чтобы отыскивать на своем теле повреждения, я искал морщинки на лице Двадцатой. Не находил. А ведь я уверен, что она не младше моей сестры. И уж точно не моя сверстница. Язык не поворачивался назвать ее девчонкой. Только женщиной. Красивой женщиной!
Попытался понять, что в ее внешности меня так привлекает. Пухлые губы, острые скулы, ямочка на подбородке — по отдельности все самое обычное, не примечательное. Но если в общий рисунок добавить зеленые глаза, представить звуки ее голоса и запах…
Я провел языком по пересохшим губам.
Хочу пить. Интересно, пришлось ли Гору ночью поливать меня водой?
Повернул голову. Приятеля увидел на его кровати — он лежал спиной ко мне. Не на голых досках — на тюфяке (мой тюфяк валялся у тумбочки). Похрапывал.
Все живы. Хорошо.
Я вновь взглянул на окно. Светло. Скоро сигнал на завтрак. Живот заурчал. Хочу есть.
Не удержался, чихнул.
Двадцатая открыла глаза, выпрямилась, нахмурилась.
Но тут же улыбнулась и сказала:
— Проснулся?
* * *
На утреннее построение пришли все, кроме Девятнадцатой. Из ритуальной комнаты та пока не вернулась. Ее место в шеренге заняла Двадцатая.
Вар Брен явился к нам в приподнятом настроении. Пробежался взглядом по строю, хмыкнул. Пригладил усы. Потом поздравил нас с успешным прохождением инициации. Заявил, что на его памяти отряд впервые прошел ритуал, отделавшись столь малой кровью: не пережил его только один боец (Девятнадцатая). Сказал, что после завтрака он разделит нас на три группы, познакомит с инструкторами (?) — бойцами первого отряда. Те проведут с нами занятие.
— Рад за вас, бойцы! — сказал вар Брен. — Теперь вы не просто прожорливые рты! А настоящие огоньки — люди полезные для клана! Запомните это! Вам больше не придется маяться от безделья! Вас ждут ежедневные тренировки!
И еще обрадовал нас тем, что с сегодняшнего дня наши порции в столовой станут больше. В них даже появится мясо! Только не уточнил, что его будет совсем мало: если бы командир не предупредил, те крохотные кусочки в каше я бы и не заметил.
* * *
После завтрака мы вновь выстроились в шеренгу на первом этаже своего корпуса. Вар Брен разделил строй на три части по семь человек в каждой. Подозвал к себе троих бородачей, что явились на построение вместе с ним, представил их нам.
Бородачи оказались бойцами первого отряда, нашими инструкторами (с трудом запомнил это слово). Им предстояло втолковать нам, что значит быть огоньками. И объяснить, как именно мы будем тренироваться.
Нашей группе (туда попали имена-номера, начиная с Пятнадцатого) достался самый низкорослый наставник, с хитро сощуренными глазами и шрамом на щеке.
Когда командир ушел, инструктора перекинулись друг с другом короткими фразами, о чем-то договорились. Построили нас в колонны. И повели мимо здания столовой и зала для ритуалов.
А дальше — каждая колонна пошла в одном направлении, но разными тропами.
* * *
Наставник привел нас на берег озера.
Оказалось, что оно совсем рядом с лагерем огоньков. Но увидеть его издали невозможно: озеро пряталось под высокими берегами. Вода плескалась на дне огромной ямы. Чтобы добраться до нее, мы спускались по вырубленной в почти отвесной стене лестнице. Я насчитал двадцать три ступени.
Инструктор указал на расставленные вдоль берега чурбаны, велел на них сесть. Пока занимали места, я увидел, что в стороне от нас к воде идут другие группы нашего отряда. И тоже рассаживаются вдоль берега.
Мы уселись лицом к озеру.
Наставник зашел по щиколотку в воду, не сняв сандалии. Прохаживался перед нами, заложив руки за спину. Дожидался, пока стихнут наши