Долго Велга смотрела на дорогу и всё надеялась, что князь за ней вернётся или что приедет её жених, да пусть даже сват, который объяснит, что она, глупышка, всё неверно поняла. Не убивал он её слуг, не резал своих товарищей. Он прознал про других убийц предателей, про оборотня и мужчину в тенях, про всех, кто хотел причинить ей вред. Он не хотел обидеть ни её отца, ни брата. Всё вышло случайно… это ошибка. Ошибка. Ошибка.

– Кра!

Сладкую песню беззаботных пташек оборвал раскатистый крик ворона, и Велга выронила из рук свечи, они рассыпались по свежевскопанной земле. Она застыла, прижав руки к груди, открыв рот в беззвучном вопле.

Покачивались ветви ольхи над головой, шелестела тёмная, почти чёрная в сумерках листва. И тени окружали четыре могилы. Пока они не схватили свечи, Велга поспешила их собрать. Наклонившись, она подобрала пару свечей с притоптанной травы, сделала шаг, осторожно подняла уже с могилы третью, четвёртую. Одна свеча упала прямо под деревянный сол. Пока Велга доставала её, то перепачкала пальцы в земле, отряхнулась… серый песок посыпался, точно пепел… точно прах…

Прах…

– Крах! – неразборчиво воскликнул ворон и, разорвав воздух сильными крыльями, взлетел.

Пташки тревожно заверещали, прячась от хищника.

Велга проводила ворона взглядом, наблюдая, как он скрылся за деревьями. Нежный солнечный свет потухал за листвой. Она перевела взгляд на свои пальцы. На них оставалась могильная земля. Земля с могилы её отца. Или матери? Или Кастуся? Или её собственной могилы?

И толстый лёд, что сковал сердце, вдруг затрещал, раскололся, а из груди вырвался плач. Ноги подкосились, и Велга, точно погребённая под волной, упала на могилу, обняла её, прижалась, всем телом в неё вжалась, и пальцы загребали землю, рыли её.

– Ма… ма…

Слова срывались с губ вместе с рыданиями. Волосы липли к мокрому от слёз лицу, и она не вытирала ни сопли, ни слюну, скрючилась на могиле, врылась в землю, желая раскопать её, пусть даже руками, добраться до матушки, поцеловать, вытащить наружу и обхватить руками, обнять крепко-крепко и греть в объятиях, пока та не ответит, пока не откроет глаза, пока из памяти не сотрётся воспоминание о её окровавленном лице, о широко распахнутых глазах, о крови и крике и пока в ушах не затихнет этот булькающий влажный звук, с которым нож входил в её грудь.

– Ма… мама…

Велга ведь ничего не успела ей сказать. Она слишком редко её обнимала, слишком мало целовала, слишком редко говорила о своей любви. Нет-нет, она должна ещё раз её увидеть, ещё раз поцеловать в щёку, в лоб, в висок, она должна расцеловать её руки, каждый тонкий ухоженный пальчик.

И батюшка… он не может там лежать. Он не может просто оставить её. Над головой Велги скрипели ветви, шелестел ветер, и в шуме слышался скрипучий смех отца и его тяжёлые торопливые шаги.

Встань, встань, встань…

– Ты не можешь…

Лежать там, под землёй, стыть, гнить…

«Ты не можешь оставить меня совсем одну. Ты не можешь».

Захлёбываясь, она вскинула лицо, засипела, делая вздох.

Четвёртая могила была совсем маленькой, такая подошла бы ребёнку. Он же был совсем ребёнком.

По весне мать сокрушалась: как мог Создатель забрать её старших сыновей? Они были статными, высокими, такими молодыми и здоровыми. Они должны были воевать, закатывать пиры, плавать в дальние земли, сражаться, любить, ненавидеть. Они все должны были жить.

Но старшие братья успели и вкусить поцелуи девушек, и пролить чужую кровь, они успели так много и так мало. Дурак Кастусь не успел совсем ничего.

Слова поглотило отчаяние – безмерное, безумное и калечащее. Велга уже не приговаривала, а только дико выла, как зверь. И кашляла, отплёвывалась слюной и слезами. И не осталось ни белых ручек, ни умытого личика, ничего не осталось от ненастоящей княжны, только её животное горе.

Всхлипы оборвало икание. Она упала на спину, схватилась за грудь, сердце билось пугающе быстро. Затихла роща, в ушах стучало. Сквозь слёзы видно было серо-голубое и чёрное: небо и кроны раскачивающихся ольх.

Стремительно подступала ночь, но Велга потеряла счёт времени, забыла, зачем она пришла и кем была, и даже по кому плакала, она помнила только боль и собственное горе. В ней больше ничего не осталось.

А свечи догорали.

В стороне затрещали ветки. Кто-то дышал громко, прорывался сквозь кусты, не скрываясь, не опасаясь.

Велга резко присела, оглянулась на звук, провела тыльной стороной ладони по лицу, пытаясь стереть слёзы.

В полумраке мелькнула тень.

Кабан?

Велга вскочила на ноги, заметалась на месте. Куда ей бежать?

Трещали кусты, шумное, тяжёлое дыхание приближалось. Она заметила, как в стороне затряслась листва, и завизжала…

Рыжая выскочила из зарослей, наскочила, толкая лапами в грудь, и лизнула в лицо.

– А! – Велга вскинула руки, не в силах побороть испуг. – Рыжая! Ты… ты…

Она попыталась вырваться, закрыться, но собака с несдерживаемым восторгом лизала её лицо, руки, уши – всё, до чего могла достать. И под её радостным, ласковым напором Велга невольно перестала плакать. Кровь прилила к побледневшему лицу, и слёзы исчезли, слизанные слюнявым собачьим языком.

– Фу, – сморщилась Велга, отталкивая Рыжую. – У тебя из пасти воняет.

Верно, после пирожка собака успела перекусить чем-то куда менее свежим, что нашла в канаве или на дороге, а то и в выгребной яме.

Рыжая всё не могла успокоиться, тёрлась к ногам, не отходила ни на шаг.

– Свечи нужно поменять, – на удивление отстранённо подметила Велга.

И она зажгла новые свечи на могилах, села поближе к костру, не сводя глаз с деревянных резных солов. Рыжая легла рядом, положила голову на колени. В другое время Велга бы её оттолкнула, но на этот раз смирилась с тошнотворным запахом и положила ладонь на тёплую грудь собаки, чувствуя, как размеренно та поднималась и опускалась.

Трещал костёр, порой фырчал недовольно, и тогда искры взлетали к тёмному небу. Наступила первая ночь.

Первая из трёх, что нужно было провести на могилах родных. В другое время Буривоев повезли бы на Калиновые холмы, туда, откуда пришли их предки много веков назад, и с ними отправился бы кто-то из близких родственников. Кто-то из мужчин. Так было положено в Старгороде: охранять покой усопших три ночи. Три ночи стеречь их могилы, чтобы никто не потревожил.

И чтобы они не вернулись отомстить. Ведь мёртвые будут мстить не только своим убийцам, а всем, кто встанет на пути. И только родная кровь могла их