«Иди, иди, глумливая скотина, скоро вам всем придётся учиться проигрывать», – подумала Исгегерд и отправилась к Скули, который ждал её в комнате прислуги.

Утро началось с суеты и беготни. В городе и в детинце готовились к торжеству. У скандинавов боги Браги, и Фрейя олицетворяли изобилие, урожай, достаток, весёлую беззаботную жизнь, потому их и чтили в середине сентября, когда закрома наполнялись урожаем, варилось пиво, забивалась скотина.

До полудня все, кто хотел, посещали нурманское святилище, приносили кровавые, иногда человеческие жертвы и подарки жрецам. После полудня начали готовить большой пир, на котором по обычаю подавалось много хмельного пойла: бражки и пива. Русский хмельной мёд нурманы не признавали, считая сладким компотом для баб.

По давней традиции пир начался на закате солнца. Конунг прокашлялся прочищая горло:

– Восславим же славный Асгард! Восславим великих богов и Вальхаллу! Ныне чествуем Браги и Фрейю, да смилостивятся они и даруют нам изобилие и радость!

Рёв сотен глоток, стук кубков и плеск разливаемого пива смешались в единый шум застолья. Со всех сторон понеслись ехидные замечания и двусмысленные грубые шутки. Все старались перекричать и перепить друг друга. И, нужно сказать, практика у них была отменная, ведь без малейшего ущерба для здоровья нурманы могли выжрать ведро браги и не поморщиться. Под стол летели кости и обгрызенные мослы. Котлы с пивом и брагой стали пустеть, и нурманы изрядно захмелели. Шарахались вдрызг пьяные, тут и там вспыхивали споры, ссоры и застольные стычки. Во дворе горланили песни, и оттуда же доносились звуки пьяной драки.

– Отец, а братья Грим совсем не просты, – подсел к конунгу Хальвдан, – давеча старший в мяч всех обыграл, а ведь купец, и воинские забавы ему не присталы. Да, и младший стрелял не хуже, чем я, а ввечор едва не сразил меня в шахи. Днём они шастали по торгу, хотя оба нищие, как амбарные мыши, и покупать им не на что.

– Ты на что намекаешь, сын, – покосился Эстейн, прикладываясь к кубку.

– Надо за ними приглядеть. С торга они в харчевню отправились и там с воинами толковали.

– Так что с того. Все мы пищу вкушаем, – он подвинул пустой кубок, и девушка налила ему крепкого пива, – а поговорить с викингом никому не зазорно.

– Так то, оно так, но не нравятся они мне. Нужно было выгнать их взашей.

– Оставь, Хальвдан. Иди, пей и гуляй, праздник сегодня и грех не напиться. Боги обидятся.

Хальвдан ухмыльнулся, отошёл, присел за стол, опрокинул в глотку кубок пива, велел наполнить две чаши и поманил младшего «Грима»:

– Выпьем за Браги и Фрейю, скиталец. Что-то ты мало пьёшь? Иль наши боги тебе не по нраву?

– Напротив, я чту и Браги, и Фрейю, только телом я слаб и быстро хмелею.

– Ничего, сегодня не грех и захмелеть. Пей, младший, и славь наших богов, – и Хальвдан протянул Ингегерд полный кубок.

– Слава владыкам Асгарда, – она подняла кубок и пошатнулась, будто оступилась. Пиво выплеснулось, а кубок отлетел и покатился по полу, остановившись вблизи кресла королевы Исгерд. Покачиваясь, Ингегерд прошла вдоль стола, потянулась за кубком и невольно подняла голову. Взгляды матери и дочери встретились. Королева резко побледнела, схватилась за горло и отшатнулась к Эстейну, сидящему рядом. А Ингегерд спокойно подняла кубок, поклонилась правителям и вернулась на своё место. Хальвдан уже спорил с кем-то из нурманов, и девушка тихонько отошла в дальний конец зала и подсела к Скули.

– Она меня узнала, – шепнула Ингегерд, – что делать?

– Ничего изменить нельзя, пусть всё идёт своим чередом, и пусть боги решают, кто из нас прав.

Пир продолжался до полуночи, и понемногу стал затихать. Как обычно, большинство перепившихся нурманов валялись на столах или под ними, кто-то ещё орал и допивал пиво. Кто-то ползал в поисках пристанища.

Конунга Эстейна двое слуг увели под руки на второй этаж в опочивальню, за ними, качаясь, поплёлся сильно поддатый Хальвдан и тихо пошла королева. Дубовая лестница жалобно заскрипела под немалым весом.

– Пшли все вон! – заорал Эстейн, падая в одежде и сапогах на покрытое холстиной и овчиной ложе. – Где мой меч?

– Здесь он, господин, – молодой слуга протянул конунгу ножны.

– Ты и ты, – он ткнул пальцем в слуг, – снимите мне сапоги и ложитесь на полу у входа, остальные вон, – пробормотал конунг, придвигая меч и глядя мутными глазами на королеву. – Ты тоже ступай. Сегодня буду спать.

– Будь осторожен, конунг Эстейн, ночь темна и полна опасностей, – проговорила королева дрожащим голосом и добавила тихонько, – может всё и обойдётся, на всё воля богов.

Последним, покачиваясь, из опочивальни вывалился в стельку бухой Хальвдан. Он покрутил головой, будто что-то вспоминая, потом, спотыкаясь, начал спускаться в зал. Там в неверном и мерцающем свете факелов открылась картина разгромленных, полных объедками и пустой посуды столов, и повсюду упившихся вусмерть валяющихся нурманов. Изо всех углов доносился многоголосый храп и невнятные возгласы. В конце длинного стола Хальвдан разглядел «братьев Грим». Он вскинул брови и кивнул, будто что-то вспомнил. Подцепив по пути кубок с брагой, он проглотил его одним духом и подсел к «братьям».

Рядом в скобе опорного столба торчал горящий факел, и в мерцающем свете пьяный ярл впервые увидел руку младшего «Грима», заснувшего за столом. Чёрные перчатки лежали рядом. А на нежной руке с длинными пальцами в свете факела сверкал большой синий сапфир в золотой оправе. Ухмыльнувшись, Хальвдан стянул перстень и, положив на ладонь, загляделся на игру света, уронил голову и заснул.

Проснулся Хальвдан оттого, что в глаза бил свет от поднесённого близко факела. Распахнув глаза, ничего не соображающий ярл увидел сердитое лицо младшего «Грима». Лицо девушки. Она выхватила с его ладони перстень и зло прошипела:

– Ярл Хальвдан, ты негодяй и вор, этот перстень тому порукой.

Отбросив факел, Ингегерд скользнула из зала вон. За её спиной дверь захлопнулась, сильные руки заложили прочный дубовый засов и подпёрли створку колом. Из темноты коридора вышел воин, в котором девушка узнала Ставра:

– Поторопись, госпожа, ярл Скули уже ждёт наверху. Я задержу нурманов, но времени очень мало, поторопитесь.

Взбежав по лестнице на второй этаж, в конце плохо освещённого коридора Ингегерд увидела распахнутую настежь дверь опочивальни конунга. В освещённом луной дверном проёме мелькнула её фигура. В комнате на полу скрючился в луже крови слуга, а другой, как кошка залетел на потолочную балку и трясся там, прижавшись к пыльному дереву с круглыми от ужаса глазами. У ложа конунга стоял с мечом Скули, глядя, как ошалевший от пьянки и сна Эстейн тискает