и быть готовым оказать услугу «великому человеку».

– Господину Пилсудскому? – поинтересовался Вольф.

Пан Поплавский остолбенел.

– Кто проговорился?! – заорал он.

– Вы, господин майор, – сознался Мессинг.

Майор выпучил глаза и некоторое время тупо рассматривал Вольфа. Чтобы снять напряжение, тот добавил:

– Вы изволили помыслить, как бы я в присутствии маршала не нанес ущерб вашей чести. Далее вы изволили помыслить, что начальник государства известный самодур, а кто в Польше начальник государства, как не господин Пилсудский?

Его тираду начальник встретил глубокомысленным вопросом:

– Ну?

Пришлось успокоить офицера:

– Ни слова о нашей части! Мессинг никогда и никому не выдаст военную тайну.

Майор несколько расслабился.

– Жаловаться будешь?

– Никак нет, господин начальник.

* * *

Дело, каким Мессингу предложил заняться хозяин Польского государства, было настолько деликатного свойства, что даже с высоты четырнадцатого этажа он не сразу решился рассказать о нем. Знаменитые личности вправе надеяться, что после смерти некоторые ненужные детали их частной жизни останутся в тени. Это законное желание всякого исторического человека, но в данном случае Вольф не видел причин умалчивать о происшествии, тем более что, касаясь других, не менее известных людей, он вынужденно вскрыл такие нелицеприятные для них подробности, так что делать исключения для создателя новой Польши не видел оснований. К тому же случай со старшей дочерью пана Юзефа ничем не умаляет его честь и достоинство Польского государства. Наоборот, этот рассказ как нельзя лучше характеризует излюбленную Мессингом и заталкиваемую вам, читатель, в мозги идею о том, что всякого рода «измы» невластны над человеком, если только он не поддастся их сладкоголосому пению.

Методы, которыми пользовался Пилсудский, мало чем отличались от тех, с помощью которых Ленин и Сталин основывали республику рабочих и крестьян, а вот результат оказался прямо противоположным. «Сть» социальной справедливости в интерпретации советских вождей рассыпалась в прах, а вот «изм» патриотизма (скорее, несуразного национализма), которым руководствовался пан Юзеф, живет, здравствует и до сих пор сладострастно досаждает Европе гонором и поучениями, а ближайшим соседям неистовым желанием свести счеты за все прошлые, настоящие и будущие обиды.

Действительно, о какой справедливости можно говорить с револьвером в руках? Не лучше ли обратиться к согласию, на основе которого можно добиться понимания даже с поляками, если вести себя достойно?

Вернемся, однако, к пану маршалу[31]. По дороге Мессинг усиленно пытался догадаться, с какой стати его вырвали из конюшни и везут к первому в Польше человеку. Он перебрал в уме всякие возможности, вплоть до участия в доставке оружия на германской стороне, но ответа не нашел. Что касается оружия, его в таком случае отправили бы прямо в дефензиву[32], а никак не в Сулеювек, где располагалось имение первого в Польше человека.

Мессинг оставался в неведении, даже когда его ввели в роскошную гостиную. Здесь было собрано высшее, «придворное», общество. Военные были блестящи, дамы роскошны. Хозяин вырядился в подчеркнуто простой полувоенный костюм без орденов и знаков отличия.

Встреча была обставлена как психологический опыт на запоминание цифр, их деление и умножение, на котором Вольф набил руку в Германии.

Перемножив несколько шестизначных чисел и поделив их, Мессинг получил в ответе «тринадцать», что вызвало неожиданно бурные и неоправданно долгие аплодисменты.

Затем Вольфа проводили в кабинет, где маршал предложил ему сесть и расспросил о его прежнем и нынешнем времяпровождении. Насчет службы в армии он отозвался в том смысле, что быть «жолнежем великой Польши – великая честь для всякого, рожденного на нашей земле», и многозначительно глянул на Вольфа. Тот горячо поддержал его в этой убежденности, тем самым открывая возможность для дальнейшего разговора.

Прочитать его мысли Мессингу не удавалось – пан Юзеф был крепкий в отношении своих мыслей человек. Это был старый волк, вставший на путь революционной борьбы еще в позапрошлом веке. Вместе со своим старшим братом Брониславом и Александром Ульяновым он участвовал в покушении на Александра III. Ульянов был казнен, Бронислав пошел на каторгу, а пан Юзеф, «по малолетству» проходивший на процессе как свидетель, отправился в ссылку. Набравшись опыта в террористических «боевках», он как рыба в воде чувствовал себя в океане политических интриг. Влюбившись в детстве в цифру «тринадцать», Пилсудский был верен ей до гроба. Он был убежден: судьбы людей решаются на небесах и, следовательно, их можно прочесть. Надо только обратиться к опытному астрологу или провидцу. Из всех вождей, с которыми Мессингу довелось встречаться, а их, поверьте, было немало, Пилсудский отличался редкой, даже гневливой, бескомпромиссностью в отношении врагов. Даже Виссарионычу было далеко до него. Сталин редко давал волю чувствам и уничтожал противников в силу «исторической необходимости», или «в назидание другим». Пан Юзеф почти всегда действовал под влиянием страстей, а более высокого чувства, чем стремление увидеть Польшу «от можа до можа», он не знал. Суровая реальность – с одной стороны возрождавшаяся Германия, с другой – набиравший силу Советский Союз – сводила желание к мечте, но кто сказал, что мечта – это блажь? В любом случае вследствие нехватки реальных возможностей Пилсудский был более других склонен выслушивать мнение специалистов, разбирающихся в пространстве невозможного.

Даже в балаганном варианте, которого придерживался Гитлер!

Поверьте, попытка разобраться в том, что обычные люди называют чертовщиной, – это, скорее, один из способов как можно более точно учесть возможности непознанного, схватить то, что под маской «вероятного» обычно ускользает от объятий анализа. Мало кому известно, что не только Гитлер или Пилсудский прибегали к советам «ясновидящих», но и Уинстон Черчилль занялся политической деятельностью только после совета с известным ясновидящим графом Гаммонэ. Не чуждался мистики и Виссарионыч, ученик небезызвестного Георгия Гурджиева[33], однако выверт его мышления заключался в том, что и в запредельном Виссарионыч прежде всего искал подвох, направленный лично против него, Иосифа Джугашвили[34]. Он не доверял никому и ничему, порой даже техническим изобретениям, подозревая, что конечной целью изобретателя является убийство вождя. Удивительно, но такого рода «изм» или «заскок» помог ему справиться с кучей всяких других «измов», однако лишил простоты и трезвости ума, особенно необходимых в старости.

Скоро разговор заметно потеплел, и маршал поведал Мессингу неприятную историю, в которой оказалась замешана его дочь.

– Или всем нам только кажется, что это неприятная история, – многозначительно добавил пан Юзеф, намекая, на чем именно следовало сосредоточить внимание.

– Если вы изволили обратить внимание на развязного молодого человека штатской наружности, который так и лип к моей Малгожате, возможно, вы поможете мне составить мнение об этом субъекте. Предположительно, он прибыл из Северо-Американских штатов. Рекомендации самые наилучшие, от известных и уважаемых