Его сердце бешено колотилось.

— Я не возражаю, — тихо сказал он. — Но почему?

— Разве имеет значение, почему?

Его грудь поднималась и опускалась от прерывистого дыхания.

— Нет, — сказал он. И это была правда. Часть его жаждала ее прикосновений с того момента, как он увидел ее за дверями своих комна. Страстно желая этого так же, как он жаждал услышать бархатный звук ее голоса.

— Нет, это не имеет значения.

Она придвинулась к нему, теперь так близко, что ее ноги касались его ног, объемные складки ее халата собрались вокруг его обутых в сапоги ног. Она подняла одну тонкую руку к его лицу только для того, чтобы остановиться на полсекунды, прежде чем прикоснуться к нему.

— Я сделаю тебе больно?

— Нет. — Его голос был хриплым шепотом.

А потом она очень нежно коснулась кончиками пальцев шрама сбоку от его правого глаза. Ее прикосновение было теплым, мягким и душераздирающе нежным. Он попытался сосредоточиться на своем дыхании. Невыполнимая задача, когда она начала прослеживать дорожку его шрама вниз по щеке.

Ее лицо было всего в нескольких дюймах от его собственного, освещенное мерцающим светом свечей. Он мог видеть каждую едва заметную перемену в выражении ее лица. Легкое движение ее темных бровей, дрожь приоткрытых губ, румянец, выступивший на ее щеках. От нее пахло фиалками. От нее всегда пахло фиалками. Это был тонкий аромат, который исходил от ее кожи и волос, смешиваясь с ее собственным уникальным ароматом, создавая смесь, которая была одновременно сладкой и волнующей. Аромат затронул что-то глубоко в его груди.

Неужели так пахли ее письма?

Он почувствовал укол раскаленного добела гнева. Проклятый Родерик Стаффорд! Был ли он виновником этих последних трех лет страданий? Если так, Себастьян горячо надеялся, что мерзавец горит в аду.

— Это больно? — спросила она, ее пальцы колебались возле его уха.

— Нет.

— Ты хмурился.

— Да? Прости меня.

Он сделал усилие, чтобы не звучать так, как будто ее нежная забота потрясла его до глубины души.

— Ты можешь продолжать.

Она наклонилась ближе, проводя пальцами по его уху.

— Это был не один удар саблей, — заметила она, нахмурив брови. — Вот этот.

Она медленно проследила от его уха до края челюсти, ее пальцы остановились на воротнике его рубашки, чтобы задержаться на его горле.

— И этот.

Она снова поднесла руку к его глазу и проследила за толстым шрамом до самого уголка рта.

— Какой был первым?

— Тот, что у меня на лице. Тот, который отрубил мне ухо и чуть не перерезал мне горло, был потом.

— Кто это сделал? Это был один солдат?

— Сипай-отступник. Да. Я думаю, что да. К счастью, я был оглушен после первого удара и почти не почувствовал второго.

— Ты был на своей лошади?

Больше не довольствуясь тем, чтобы проводить кончиками пальцев по его шрамам, мисс Стаффорд поднесла всю свою руку к его щеке. Это напомнило ему, довольно болезненно, о том, как она ласкала его лицо той последней ночью в саду Мэйнуаринга. Это было воспоминание, которым он жил в течение долгих трех лет. Воспоминание, которое бледнело по сравнению с реальностью.

— Да.

— Где это произошло?

— При осаде Джханси в 58-м году.

Она провела подушечкой большого пальца по правому уголку его рта.

— Ты чувствуешь это? — тихо спросила она.

Он с трудом сглотнул.

— Да.

Она провела большим пальцем по краю его верхней губы.

— А это?

— Сильвия…

— Как ты был дорог мне, — прошептала она.

Глубокая дрожь пробежала по телу Себастьяна. Он склонил голову, закрыв глаза, впитывая ее слова, как человек, слишком долго лишенный воды.

— Я собираюсь поцеловать тебя сейчас, — сказала она ему. В ее голосе отчетливо слышалась дрожь. — Только сюда.

Она наклонилась вперед и прижалась губами к шраму на его скуле.

Себастьян прерывисто выдохнул.

— И сюда, — прошептала она, целуя уголок его слепого глаза. — И сюда тоже, я думаю.

Ее губы коснулись неровного края его уха.

Он был неподвижен, как статуя, когда она прикасалась к нему, но когда она снова покрыла поцелуями шрам на его щеке, притягивая его ближе нежным нажатием руки, последняя нить контроля Себастьяна оборвалась. С тихим стоном он обнял ее за талию, погрузил пальцы свободной руки в ее волосы и повернулся, чтобы завладеть ее ртом.

Это был страстный, требовательный поцелуй, наполненный тремя годами горькой тоски. Губы Сильвии уступили ему, раскрываясь под его губами. И затем она растворилась в нем, одна рука все еще прижималась к его щеке, другая опустилась на его обнаженную шею, ее пальцы запутались в темных волосах на его затылке.

Он целовал ее и целовал. Исследуя чувственный изгиб ее губ и пробуя на вкус мягкие, внутренние уголки ее рта. Изуродованный шрамами уголок его собственного рта был не совсем послушен. Он знал, что она должна чувствовать неловкость, когда его губы двигались по ее губам. Но если она и чувствовала, то никак не подала виду. Вместо этого она была открытой, теплой и податливой, предлагая ему всю свою сладость. И да поможет ему Бог, он принял это. Все это. Он целовал ее до тех пор, пока в голове не осталось ни единой связной мысли. Пока он едва мог дышать от желания к ней.

Она не пыталась сдержать его пыл, но успокаивала его своими прикосновениями, встречая ищущий жар его рта своими мягкими, ласкающими поцелуями. Поцелуи, которые говорили ему, что не нужно спешить. Что она принадлежит ему. Что она всегда была его.

— Сильвия, — хрипло сказал он, когда они наконец остановились, чтобы перевести дух. — Прости меня. Я никогда не намеревался…

Она провела рукой по твердой линии его подбородка. — Все в порядке.

Он повернул лицо навстречу ее прикосновению.

— Боже мой, боюсь, я, должно быть, сплю.

— Я тебе снилась? — удивилась она.

— Больше раз, чем я могу сосчитать, — сказал он. — Это был единственный способ, чтобы быть с тобой.

— Я была уверена, что ты забыл меня.

— Никогда.

— И я тебя тоже, — прошептала она.

Он почувствовал, как ее руки обвились вокруг его шеи. Только тогда он усилил хватку, притягивая ее к широкой груди.

— Как я хотел тебя, — сказал он хрипло. А потом он наклонил голову и снова завладел ее ртом.

Он явно сошел с ума, смутно подумал он. Но если он, то и она тоже. Она отвечала на его объятия с той же страстью. Это было совсем не похоже на те осторожные поцелуи, которыми они делились в саду Мэйнваринга. Нет. Эти поцелуи были страстными