Шрифт:
Закладка:
– Что случилось? – спросила Людмила.
– Не получается! Можно я возьму что попроще?
– А это бросишь?
– У меня руки все в мозолях!
– Действительно, – она перевернула мои руки и будто невзначай коснулась пальцами. Меня передернуло. Пальцы нежной Людмилы были твердыми – будто каменными.
– Почему так? – спросила я.
– Это от коклюшек.
Я уставилась непонимающе.
– А, это я знаю, – вмешалась знакомая девочка. – Это бобиночки такие маленькие – кружева плести. Вы и так умеете?
– Умею. Я даже их продаю. Хотите покажу?
Разумеется, мы хотели. И Людмила, как Царевна-лягушка, взмахнула рукой, и из сумки вылетела необыкновенная, воздушная, морозная шаль. Мы ахнули и восхитились. Каждая девочка хотела потрогать это нежное чудо. Неужели это можно сделать руками – вот этими длинными каменными пальцами с загрубевшими подушечками?
– А сколько стоит?
– А узор вы сами придумали?
– А сколько времени ушло?
– Полгода.
Мы рты раскрыли. Полгода!
– Это еще быстро. Иногда уходит года три.
И тут мне стало невыносимо стыдно.
На следующий урок Людмила принесла объемную сумку, вынула мягкий барабан, закрепила булавки. И коклюшки застучали. Их было больше сотни, и мы только диву давались, как они мельтешат в тонких пальцах, как не путаются. И как невыносимо медленно создается тончайшее кружево.
– Здорово!
– Так быстро!
– А можете еще быстрее?
Людмила улыбнулась. Пальцы заметались быстрее.
– Ух ты! А еще?
Коклюшки бились в ритме лихого рила, за ногтями невозможно было уследить.
– Еще! – кричали мы.
Лицо Людмилы стало розовым и хулиганским. От смирной тихони не осталось и следа. Она смотрела на нас, а не на изделие – как будто ей и дела не было до того, что творится на барабане. Она улыбалась смело и нахально…
Надрывался магнитофон.
– Еще!
И пальцы, эти тонкие каменные пальцы цепко и молниеносно орудовали деревянными катушечками. Уже казалось – это такое колдовство, и они сами летают, они стали разумны, и еще чуть-чуть – и вырвутся эти деревяшки из человеческих рук, и улетят со стуком в распахнутую дверь…
И, завороженные мастерством, мы кричали и прыгали вокруг – восхищенные, пораженные, увидавшие чудо.
– Хватит, – сказала Людмила.
Коклюшки бессильно повисли. Мы выдохнули.
Я сжала зубы и доплела-таки несчастную сову. По сравнению с кружевами мастерицы это была наскальная надпись неандертальца, но я не жалела, что довела его до конца.
Наконец, когда все было готово, Людмила, вместо того чтобы похвалить, вдруг вынесла сову на суд людской. Такой подлости от нее я никак не ожидала.
– Давайте посмотрим внимательно. Все вместе. Может, чего-то не хватает.
– Да не, все нормально.
– Вообще класс!
– Может, только глаза.
– Ага, глаза… чего-то не хватает.
Сова и правда была какая-то прищуренная, но это казалось незначительным.
– И что делать?
– Думать. Всем думать.
И тогда ради моей разнесчастной совы весь класс забросил работу, и каждый предлагал свои идеи, как сделать плетеную птицу живой и выразительной. И это было удивительно. Мы все были шестиклассниками, все считали себя взрослыми, но глаза чужой совы оказались важны.
Сова получилась замечательной. Но не это было главным. Именно с этих пор мы стали помогать друг другу. Серьезно. Может, для кого-то это и было обычным делом, но не для нас.
А коклюшки стучали. Мы делали свое дело, Людмила – свое. Звучала музыка и тихие разговоры. Домой идти не хотелось. Иногда прямо там же, в занятом на время кабинете русского языка, мы и уроки делали.
И вот однажды Людмила злобно выкрикнула: «Черт возьми!»
Мы прямо вздрогнули.
– А что случилось?
– Торопиться зря не надо – вот что, – уже спокойно сказала она. – Пока я вам фокусы показывала, напортачила.
– Где?
– Да вот!
Мы подошли к барабану и… ничего не увидели.
– Да где же?
– Вот. Этот узел. Он лег в другую сторону.
Мы воззрились на Людмилу, как будто впервые усомнились в ее разумности. Узел, может, и был кривым, но это совершенно не было заметно! Он находился с краю от крупного цветка и всего на долю миллиметра сжимал гармонию кружевного пространства.
– Придется распускать.
– Нет! Да вы что! Вы же столько сделали! Не надо.
– Надо.
– Не заметно же совсем.
– Вам не заметно.
И я решилась.
– Скажите, а это вы тоже на продажу плетете?
– Да, наверное. Пока не решила.
– Но никто же не заметит. Ведь это… целая неделя.
– Больше. Но это ничего, и хуже бывает. Другие, может, тоже не увидят. Я увижу. Это неприятно, но придется распускать.
И до самой весны, в течение еще четырех или пяти занятий Людмила распускала свои неудавшиеся кружева, чтобы потом снова застучать коклюшками.
Это было грустно. Но это было и здорово.
Потому что было это – на всю жизнь.
На Восьмое марта мы дарили подарки учителям, а на Людмилу класс не скинулся – она ведь вела дополнительные занятия. И тогда мы решили отправиться к ней в гости и подарить коробку конфет. Дело это было не таким уж и чисто благородным. Это был повод повидать чудесного Глеба. И вот втроем, замирая от волнения, мы ехали на трескучем лифте на восьмой этаж, препираясь – кто скажет первый и кому нажимать звонок.
Звонок заверещал. За дверью зашоркали чьи-то тапки. И в дверях возник тонкий светловолосый подросток.
Мы стояли как дуры и молчали.
Глеб нас не вдохновил. Он был обыкновенный. И на нем был женский фартук. Так и стоял – в фартуке и в тапках, не подозревая, что разрушает наши девичьи мечты.
– Вы, наверное, к маме. А ее нет. Да проходите вы! Это я, если что, пирог пеку. Хотел… это… на Восьмое марта. С самого утра вожусь. Сметаны извел – жуть. Никак не получается крем, какой надо.
И он улыбнулся – мило и бесхитростно. Прямо как его мать.
– А какой надо? – спросила я, хотя даже блины печь не умела.
– Легкий, взбитый, и чтоб пузырьки не таяли.
– Дашь попробовать?
– Да конечно! Принести? Я много сделал.
– Классный крем, – оценили мы, облизывая пальцы у порога – в дом зайти так и не посмели. – Чего же тебе еще не хватает?
Глеб смущенно мялся.
Но мы догадались сами. Мама его была – Людмила. Та, что из-за одного узелка потратила неделю.
Эпизод 30
Пряники идут!
Школа была новая, и в ней было много новых вещей. Были вещи солидные – ими гордились и всем показывали. У нас микроскоп на каждую парту! Кабинет химии
