о сём, вышивку Ожега чуть не запорола, даже стыдно было перед Предком, что она такая неумёха. Но право слово, воинское искусство давалось ей не в пример легче, чем монотонная «женская работа». Хотя… Наставник папы-Боеслава перед его Инициацией сказал, что тот должен вышить бисером полотно, чтобы показать не только удаль, но усидчивость и терпение, которые необходимы настоящему воину. То полотно изображало рождение Змея Горыныча, который летел над полями, провожаемый Матерью-Сыра-Землёй и отцом-Правдой — потрясающая копия рисунка из Родовой книги. Ожега в детстве очень любила рассматривать цветные бусинки, которые вместе образовывали общую и довольно большую картину. Памятное полотно висело на видном месте в гриднице, и мама, играясь с ней, иногда оживляла его, создавая иллюзию: облака плыли по небу, фигурки людей в мелькающих на земле полях махали руками, Змей Горыныч летел, иногда грозно взрыкивая и выпуская изо ртов сгустки пламени. Но, может, всё дело было в том, что для папы-Боеслава такое единоразовое деяние было сродни подвигу, да и особо искусной работы от него никто не ожидал, а вот жизнь обычной женщины услана подобными «подвигами» изо дня в день.

Странный звук повторился, и Ожега села, прислушиваясь, понимая, что ей не приснилось.

Возле ног зашевелилось, и, дёрнув одеяло на себя, Ожега, открыла…

— Тьфу ты! Напугал, — выдохнула она, увидев снова подросшего коловерша.

У её голенастого гуся пропал бело-жёлто-серый пушок и появились мелкие пёрышки. Стал хорошо виден будущий окрас. В Гнезде водились разные птицы, но почти все гуси были белыми, а дикие, которых били в водных заводях, — серыми с чуть более тёмными спинками. Коловерша же был даже красивым, особенно для гуся: довольно яркий оранжево-розовый клюв обрамляли белые перья, уходящие «галстучком» под подбородок и спускающиеся узкой полосой по горлу, голова и шея до середины были коричнево-серыми, с забавно выписанными чуть более тёмными «щеками». Грудка и часть спины были почти белыми, а вот хвост и маховые перья тёмно-коричневыми с белой окантовкой.

— Ну ты и модник, — усмехнулась Ожега. — О! Я буду звать тебя… Модник… Модик… Модя?

То, что она приняла за сморкание, оказалось попыткой гагакать.

— Значит, ты согласен на Модю? — улыбнулась Ожега и погладила по шее гусёнка, вперевалочку подошедшего к ней.

— Ожега, дочка, ты проснулась? — спросила за дверью мама-Анна.

— Да, — откликнулась Ожега, вылезая из постели и отправляясь в ванную комнату. Модя последовал за ней и попытался искупаться в каменной чаше умывальника, распушив свои молодые пёрышки. Выяснилось, что коловерша просто млеет, когда почёсывают его толстый клюв.

— Ого, как хорошо он подрос, — встретила их с Модей мама на выходе из ванной. — Давай причёску тебе сделаем, до полудня всего ничего осталось, разоспалась ты сегодня. Завтракать будешь?

— Нет, не буду, уже на празднике поем немного, — ответила Ожега, подставляясь под гребень и ласковые руки.

Покосившись на мамины две косы, уложенные «короной», Ожега спросила:

— Мам… Ведь юдварги и кудесники не соблюдают некоторых традиций, как местные крестьяне в верви?

— Ты это о чём?

— В школе не так много девочек носят столь длинные волосы, — начала издалека Ожега. — А пока вас не было, психологичка опять подловила Оляну. И она проговорилась про Инициацию. Пришлось… м-м… привести Полину Геннадьевну к мыслям о том, что новое вмешательство нежелательно, и объяснить это день рождением и вступлением во взрослую жизнь.

— Ну, в целом верно, молодец, — хмыкнула за спиной мама.

— Но… потребуются вроде как доказательства, — вздохнула Ожега. — В общем, нам нужна новая одежда, посовременней, как у наших сверстников в Яви. Вот… А ещё стрижка и покраска волос. Это тоже… Ну… все так делают.

— Стрижки, покраска волос, вульгарная одежда этих… людей из Яви? — повторила мама-Анна.

— Ага… И ещё косметикой все пользуются… — вздохнула Ожега и попыталась сменить тему: — Кстати, сейчас в школе неделя контрольных перед каникулами… А у нас выпускной класс. Мы… всё-таки хотели закончить школу.

— Да, я помню, — поморщилась мама-Анна. — Придётся вам сразу после Инициации вернуться. Но зимние каникулы длинные, да и Коляда длинная, считай, ещё двенадцать дней как зимнее солнцестояние начнётся, костры будем жечь, так что гости и Большой праздник вас дождутся… В Яви его с размахом тоже празднуют. И совершенно не представляю, как здесь отреагируют на ваше… хм… преображение.

— Оно же не будет особо кардинальным, ну, мам, это всего лишь маскировка и мимикрия. Дома мы в мини-юбках разгуливать не будем. Да и самим некомфортно… Просто до колена хотя бы. Ты до этого говорила, что то, в чём мы в школу ходим, впору только внутри терема носить, а никак не в люди. Мода там такая, и мы отсталыми выглядим.

— Охо-хо, дай душе волю, захочет и боле, — вздохнула мама поговоркой.

— А в Яви говорят: «В чужой монастырь со своим уставом не лезут», — парировала Ожега.

— В любом случае Ожега уже сказала в школе, что инициация связана с внешними изменениями. Лучше пусть люди верят в это, чем допытываются и лезут в наши дела, — веско сказал папа-Боеслав, который, оказывается, слышал их разговор. Ожега улыбнулась отцу: не зря заранее всё ему рассказали, чтобы он тоже помог в разговоре с мамой.

— Я хотела волосы покороче остричь, так модно, — быстро добавила Ожега, показывая ребром ладони середину шеи.

Мама ахнула, отец свёл было брови, но потом выдохнул.

— Твои волосы, тебе и решать, что с ними делать, — сказал папа-Боеслав. — Многие богатырши кос не растили или обрезали, да и Брана тоже волосы после инициации обрезала почти так же коротко, как ты показала, её кеш до сих пор самый короткий в Клубке.

— Н-но… — попыталась возразить мама.

— Не ты ли говорила, что у кудесников зелье есть или чары какие-то, что могут быстро волосы отрастить? — спросил маму отец.

— Да… есть такие.

— Ну так и пусть девочка попробует, не понравится — отрастишь ей обратно, и всего делов.

— А и правда, — улыбнулась мама-Анна. — Я что-то об этом и вовсе не подумала!

— Собирайтесь скорее, нас в зелёных хоромах ждут.

Для удобства все дома в Гнезде именовали разными цветами. Семья Оляны, к примеру, жила в красных хоромах, они считались старшей ветвью, так как папа-Благомир был старшим сыном дедушки-Остромира. Сам дедушка-Остромир вместе с бабушкой Зиной жили