Шрифт:
Закладка:
Старец умолк и сразу же послышался вопль «богородицы» Агафьи:
– Всем! Всем радеть «Давидовым раденьем»!
Евдокия стояла в центре круга не шевелясь. Она не принимала участия в радениях. От хаоса, воцарившегося в горнице, у неё кружилась голова. А хлысты скакали, вертелись, кружились вокруг. Раздувающиеся на них, взмокшие от крови и пота радельные рубахи едва не задували свечи.
Отдышавшись в сторонке, Андрон вновь ворвался в круг и, тыча в Евдокию пальцем, закричал:
– Люди божьи! Поглядите на неё! Это же «богородица» наша! А ещё пророчица она, слышите, пророчица!
Услышав его, Евдокия едва удержалась на ногах от внезапного нервного потрясения, а горница наполнилась плачем, воплями и рыданиями. Хлысты, прекратив кружение, стали падать перед ней на колени. Все присутствующие возжелали услышать из её уст «предречения».
– Скажи, блаженная, вещай слова пророчества! – закричала визгливо Агафья. – Пролей из чистых уст твоих сказанья несказанные!
Крестясь обеими руками, она преклонилась перед Евдокией до земли.
– Вещай, чистая, святая душа! – вскричал Андрон, поддерживая Агафью. – Озвучь глаголы истины! Сподобилась ты дара пророческого, осветилась душа твоя светом неприступным! Ты избранница! Ты уготованная агница!
И с плачем, и с воплями, и с рыданиями, и с завываниями поползли хлысты на коленях к ногам ошарашенной Евдокии. Безмолвно стояла девушка, безучастно взирая на массу людей. В состоянии ступора она не видела и не слышала обращённых к себе слёзных взываний и молений.
Намётанным взглядом Агафья заметила, что с Евдокией творится неладное.
– Накатило! – закричала старица. – Духом завладела она! В молчанье он ей открывается!
Её тут же поддержала находчивая Мария. Она тоже поняла, что с сестрой что-то не так, и включилась в игру, затеянную старицей.
Девушка завизжала и, изображая судороги, упала на пол. Глядя на неё, воспрявшие хлысты тут же возобновили радения. Усердно изображая приступ эпилепсии, так почитаемой сектантами, Мария лежала на полу, извивалась у ног Евдокии и кричала нечеловеческим голосом.
– Накатил, накатил! – глядя на неё, вещали хлысты. – Станет в слове ходить! Пойдёт! Пойдёт!
Радостный Андрон подхватил всеобщий восторг.
– Ай, дух! Ай, дух! – закричал он, поднимая вверх руки. – Ой, эва, ой, эва! Накатил, накатил! Эка радость, эка милость, эка благодать, стала духом обладать!
Впавшие в состояние полной эйфории, хлысты один за другим стали падать на пол. В образовавшейся куче стонущих, пыхтящих, шевелящихся тел невозможно было увидеть свободного участка пола. Хлысты рвали на себе одежды и сливались в объятиях, предшествующих «свальному греху».
Переступая через тела, Андрон приблизился к безучастно стоявшей Евдокии и взял её за руку.
– Эх, и подвела же ты меня, Евдоха бестолковая, – зло шептал он. – Чуток перед людьми не осрамила своей бестолковостью. Если бы не Агафья и Марья твоя, то…
Он перенёс Евдокию в другую комнату, уложил на кровать и, проведя несколько минут в раздумье, сорвал с неё радельную рубаху. Ещё некоторое время старец любовался потрясающей красотой её стройного гибкого тела, после чего снял рубаху.
Вошедшая Агафья погасила свечи и вышла. Комната погрузилась в темноту. Тяжело дыша, Андрон взобрался на кровать, раздвинул Евдокии ноги, и она пришла в себя.
– Нет… нет… нет… – зашептала она. – Не можно так. Я не хочу! Я…
– Уймись и заткнись, Евдоха, – зловеще прошептал Андрон, усиливая натиск. – Я твой кормчий, я твой Христос… И не думай сопротивляться, голуба. Рассердишь меня, прокляну на веки вечные, запомни…
* * *
Остаток ночи униженная и растоптанная Евдокия провела в слезах. Лёжа в постели, укрывшись с головой одеялом, она кусала в отчаянии губы и гнала прочь воспоминания. Мысли путались в голове, обжигали мозг, рассыпались и собирались вновь. «Что же делать мне теперь горемычной? – спрашивала она у себя. – Старец надругался надо мной, изнасиловал, унизил… Как же теперь жить мне под одной крышей с ним?»
Плача и ворочаясь в постели, Евдокия не заметила, как наступило утро. Стук в дверь заставил её встрепенуться. В комнату вбежала возмущённая сестра Мария.
– Эй, Евдоха? – крикнула она. – Чего это с тобой? Чего на трапезу утреннюю не явилась?
– После всего, что было, кусок в горло не лезет, – вздохнула Евдокия, отворачиваясь к стене.
С пасмурным видом Мария подошла к кровати и взяла доверительно сестру за руку.
– Ба-а-а, зареванная вся? – разглядывая Евдокию, нахмурилась она. – Не пойму, ты опечалена чем-то или до слёз обрадована?
– Не надо, не спрашивай, – всхлипнула горестно Евдокия. – Не до разговоров мне сейчас, оставь меня.
– Ты чего, сестра? – встревожилась Мария. – Тебя старец «богородицей» выбрал, а ты? Живи и радуйся, Евдоха! Тебе честь великая оказана, а ты?
– Хороша честь, – снова всхлипнула Евдокия. – Андрон меня не только «богородицей» назначил, а ещё и изнасиловал.
– И-и-и… Ты что, сопротивлялась ему, сестра? – прошептала обескураженная Мария.
– Сопротивлялась бы, но не совладала собой, – вытирая одеялом глаза, ответила Евдокия. – И руки, и ноги будто свинцовой тяжестью налились.
– Надо же? С виду Андрон стар и немощен, а на деле… – Глаза Марии озорно заблестели. – Каков он был, сестра, как конёк молодой или дряхлый мерин?
– Он терзал меня очень долго, – обиженно поджала губки Евдокия. – Ненасытный он и силён непомерно.
– Я бы сейчас, как солнышко, сияла на месте твоём, – с завистью высказалась Мария. – А ты… А ты будто бы перец острый съела.
Несколько минут сёстры сидели молча, о чём-то раздумывая. Не выдержав, первой заговорила Мария:
– Отчего ты ночью «не ходила в слове»?
– Не знаю, – пожимая плечами, ответила Евдокия.
– Ты чуток всё не испортила, – упрекнула её сестра. – Андрон глядел на тебя медведем. А ты стояла будто статуя безмозглая посреди горницы. Мне аж выручать тебя пришлось, сестрица неразумная.
– А что я могла поделать, если мыслей никаких в голове не было? – поморщилась Евдокия. – Будто ветром всё выдуло.
– Лучше бы старец меня вместо тебя «богородицей» выбрал, – вздохнула Мария. – Я бы столько наплела на радении, что у всех ухи бы отвисли.
– У тебя бы получилось, ты смышленая, – согласилась с ней Евдокия. – А я вот… Э-э-эх, уйти бы куда подальше отсюда. Вот только идти некуда. Евстигней на войне сгинул, родители на порог не пустят. Маюсь здесь, будто в волчьей стае, и жду, когда они перестанут меня терпеть, разорвут на куски и слопают.
– Ух, ты заговорила-то как, сестра? – удивилась Мария. – Я ведь тоже в общину пришла, на тебя глядючи. И вот живу, здравствую и доли другой себе не желаю. Всё
