само существование режима было оскорблением претензий Комуча на роль истинного правительства всей России на основе демократических полномочий его членов, подтвержденных их избранием в Учредительное собрание в 1917 году. Нет нужды говорить, что крайне правые и военные смотрели на все это дело со смесью презрения и тревоги, но даже видные кадеты, которые были приверженцами создания коалиционной директории, были встревожены этим: для них было слишком много членов (пять, а не три, которых его партия одобрила, присоединившись к Национальному центру и Союзу возрождения), отметил Н.И. Астров, а его военный член не обладал достаточными полномочиями (к тому же им оказался небезызвестный друг социалистов В. Г. Болдырев, а не обещанный ему сторонник жесткой линии, как, например, генерал Алексеев). И наконец, что самое обидное, Астров обвинил уфимскую конференцию в том, что она допустила возможность повторного созыва Учредительного собрания 1917 года: "Я не буду вступать в спор о том, хорошо или плохо было это собрание, - напоминал он в письме с Юга России, резко отказавшись от места в Уфимской директории, которое было зарезервировано для него, - я просто укажу, что его просто не существует и строить на его основе всероссийское правительство - величайшая из иллюзий". Он был прав.

Итак, как в феврале 1917 года в Петрограде никто не получил желаемой революции, так и в сентябре 1918 года в Уфе никто не получил желаемой контрреволюции. Но время теперь шло быстрее: февральское детище, Временное правительство, продержалось восемь месяцев; уфимское детище, Директория, продержалась едва ли восемь недель. Ее гибель определенно ускорило решение директоров немедленно переехать в Омск, столицу ПСГ и штаб Сибирской армии. Члены СР не были настолько наивны, чтобы не понимать, что этот переезд был заведомо гибельным: "Мы должны сунуть голову в пасть льва", - сообщал Н.Д. Авксентьев критикам переезда. "Или он нас съест, или мы его задушим". Но, учитывая ситуацию на фронте, где советские войска к концу сентября 1918 года подошли к западным склонам Урала, это было, вероятно, необходимо. И никто не удивился, когда 18 ноября 1918 года сибирский лев проглотил кроткую Директорию в результате государственного переворота, организованного местными кадетами, казаками и лидерами Сибирской армии (по крайней мере, при молчаливом содействии британской военной миссии в Омске). Вместо нее была установлена военная диктатура во главе с "верховным правителем" адмиралом А.В. Колчаком, который обещал восстановление порядка, беспощадное изгнание большевизма во всех его формах из русской жизни, восстановление "России, единой и неделимой" и приоритет нужд армии.

Это было именно то меню, которого жаждали российские военные и политические правые со времен неудачного корниловского переворота в августе 1917 года. Был ли это рецепт политического или военного успеха, еще предстоит выяснить, но в краткосрочной перспективе, по крайней мере, признаки были положительными: похищенные директора смиренно приняли свою участь (а в случае с социалистами были тихо отправлены в ссылку); под влиянием своих проколчаковских командиров бойцы Чехословацкого легиона (которые в целом поддерживали ПСР и социализм) отказались от повторного вмешательства в российскую политику с целью воскрешения Директории; отбросы Комуча (под видом съезда членов Учредительного собрания) были зачищены и заключены в тюрьму в Екатеринбурге или бежали; восстание против нового правительства Колчака, инспирированное большевиками, в середине декабря 1918 г. потерпело фиаско, а местная партия впоследствии была разгромлена; Атаман Семенов, который теперь угрожающе базировался на Транссибирской магистрали в Чите, после первых громких протестов неохотно подчинился Колчаку. Вступление в должность Верховного правителя было немедленно тепло встречено главами казачьих обществ к востоку от Урала, командованием Сибирской армии, местными советами торговли и промышленности и так далее, а затем, по мере распространения новостей , и их эквивалентами в других местах, включая (18 февраля 1919 года) круг (собрание) Донского казачьего войска. Даже союзники воздерживались от открытой критики наглого свержения полудемократического режима, который, по крайней мере, один из них был на грани признания законным правительством России.

В военном отношении, когда осень перешла в зиму на Уральском фронте, предзнаменования для сибирских белых были хорошими. Политические и конные торги, характерные для восточного антибольшевистского лагеря летом и ранней осенью 1918 года, по большей части происходили вдали от линии фронта, в относительно спокойной Западной Сибири и на Урале, откуда большевики бежали в мае-июне того года: отсюда и контраст с более откровенно милитаристским характером антибольшевистского движения на Юге России, описанным выше. Однако именно восточные военные в конечном счете должны были стать решающими. Сибирская армия, пополненная офицерами-беженцами, которые решили двигаться на восток (некоторые из них по пути дезертировали из Народной армии Комуча), а не на юг, чтобы присоединиться к добровольцам, к сентябрю 1918 года разрослась почти до 40 000 человек. Эти силы, которыми командовал талантливый, но спесивый Радола Гайда (недавно стремительно дослужившийся от капитана в черногорской армии до генерал-майора в белых войсках), были направлены (со штабом в Екатеринбурге) на северный Урал вместо уходящего Чехословацкого легиона, чтобы противостоять большевистским формированиям в районе Перми. Этот важный областной и промышленный центр был с большим успехом взят 24-5 декабря 1918 года. Однако с июня 1918 года основная часть антибольшевистских военных усилий на востоке России легла на формирования Чехословацкого легиона и части, сформированные Комучем в Народную армию, которая действовала вместе с чехами на Волге.

Народная армия Комуча выросла из густой паутины подпольных офицерских групп, существовавших с начала 1918 года в Приволжском военном округе, когда новая и лихорадочная советская власть пыталась установить контроль над этими периферийными (и, с точки зрения выборов в Учредительное собрание 1917 года, твердо эсеровскими) провинциями. После восстания Чехословацкого легиона эти антибольшевистские ячейки возникли в начале июня 1918 года под командованием полковника Н.А. Галкина (при поддержке штаба, возглавляемого полковником СР В.И. Лебедевым и членом Комуча Б.Б. Фортунатовым). После переговоров с командиром 1-й дивизии легиона майором Станиславом Чечеком вскоре был создан объединенный чешско-комучский Волжский фронт с центром в Самаре, которому в ходе ряда молниеносных операций удалось выбить красные войска из важных региональных центров - Уфы (5 июля 1918 года), Симбирска (22 июля 1918 года) и Казани (7 августа 1918 года). Последняя из этих побед имела особое значение: с одной стороны, в Казани хранилось около половины золотого запаса Императорской России, который теперь попал в руки антибольшевиков на востоке; с другой стороны, как признал Троцкий со своего наблюдательного пункта в Свияжске (на противоположном берегу Волги), с Казанью в их руках и с красными силами в таком беспорядке - фактически в "состоянии психологического коллапса", как выразился военный комиссар, уклоняясь от пуль и угрожая направо