Любу и Гену. Сейчас мы опять соседи, только уже в новом микрорайоне города, живём в соседних пятиэтажках. Микрорайон новый, а мы – нет. Мне под шестьдесят, ей – под девяносто. Я пришла по-соседски её проведать да расспросить о внуках, с которыми мы вместе росли. И подумала – вот знакомы всю жизнь, а как мало я о ней знаю, попросила рассказать.

– Жили мы в деревне Сливное Мамлютского района Северо-Казахстанской – теперь – области, – продолжила рассказ Устинья Макаровна. – Скота отец, Макар Елизарович, и мать, Агафья Петровна Сусловы, много держали – сколько-то коров, сколько-то быков, лошадей, овец… Не помню – много! Пахать детей не заставляли, а боронить приходилось. Посадят верхом – потом-то сама стала залазать – и вперёд! Три

огорода больших было. Снимем огурцы – целая куча, солили в кадках, хранили в погребах. Сажали всего помногу – картошку, свёклу, морковь, арбузы… Дыни сажали на назьме – сладкие-сладкие! Вот говорят – потепление климата, а сейчас они почему-то в нашей местности не растут.

Было нас у родителей четыре дочери и пять сыновей. Все много работали, но и отдохнуть умели – в божественные праздники ни за что не брались! Деревня была богатая, ни про какой голод слыхом не слыхали. Потом государство решило сделать и тех, кто работает, и тех, кто бездельничает, одинаково счастливыми. И пошло-поехало: скот, сохи, бороны, зерно – всё отобрали, кого-то сослали неведомо за какие грехи, самых работящих хозяев. Лучшие дома отобрали, контор наделали – всё на наших памятях! Начался голод, мякину толкли и ели! Прямо все, кто ни

есть, дрищут кровью – дизентерия!

В 1930 году я вышла замуж за односельчанина – Андрея Алексеевича Широченко, его сестра была замужем за моим сродным (двоюродным) братом. Помню, не стали нас венчать в нашей деревне – идите, расписывайтесь в конторе! Мы поехали в другую деревню, в Коваль. А вообще-то народ больше молиться в деревню Голодная (теперь Казанская)

ходил. Андрей мне нравился, был он очень хороший человек, царство ему небесное! Сколько прожили – а прожили мы десять лет, – я его даже чёртом не назвала. Нет, один раз, правда, всё же назвала, так он удивился, переспросил: «Как ты меня назвала?..» Хорошо жили, дружно.

Пошли дети, первая Зоя – в 1932 году, другая девочка один день прожила, даже имя не успели дать. Аркаша – такой ангельчик был – умер в два годика и восемь месяцев – от дизентерии, страшный голод! Гена умер в таком же возрасте – от воспаления лёгких. Мы слабые от голодухи были,

и дети слабые, лечить некому и нечем. Жалко ли было деток хоронить? – Устинья Макаровна смеётся тоненьким детским смехом. – Про то одна подуш-

ка знает. Долго, по году, бывало, плачу по ночам! А кому пожалуешься? Вокруг, с приходом новой власти, словно чёрный мор: и взрослых, а больше детей, не успевают закапывать… Всё на наших глазах, всё на наших памятях…

От славы раскулаченных уехали мы в город Верхний Уфалей, на Урал. Потом – в Курган. Муж стал работать на железной дороге старшим кондуктором. Тогда работающим давали один железнодорожный билет, куда хочешь, и два раза в год – по своей дороге Омск-Челябинск – на всю семью. Ох, и поездила я тогда! В Минском была, в Оренбурге, ещё много где. В Москве была! Жили мы у знакомых, из их окошка Красную площадь видно. Мы всё смотрели на Мавзолей, где Ленин похоронен. Охрана, ох, большая! Сильная охрана! А люди идут и идут, очередь всё время! Я? Нет, не ходила, не видела Ленина, не люблю на мёртвых смотреть! Да и сколько он горя принёс… – всё на наших памятях!

А в Кургане когда жили, шибко плохо с хлебом было! Всё либо в Челябинск, либо в Петропавловск надо было ездить за ним. Ну, вот и решили переехать в Петропавловск, как сейчас помню – 9 мая 1940 года, поехали… В Кургане-то солнце было, тепло, дети в сандалях, в трусах. А как доехали – погода изменилась. В Петропавловске уже снега по колено! Идём с вокзала по железной линии в Рабочий посёлок, к сестре Фросе Пыхтиной – она жила на улице Островского. Муж ругает меня, что дети легко одеты…

Купили мы избушку недалеко от сестры, на улице Ново-Ленина, и сруб готовый для нового дома, хотели строиться. А через год – война! Кабы в Кургане жили, мужа бы не взяли, бронь на железной дороге была. А в Петропавловске он на «Маслопроме» работал, удобно – только линию

перейти. Ушёл на войну, тогда здесь 314-я дивизия формировалась. Отправи-

ли их сразу под Ленинград, и скоро пришло известие: «Пропал без вести». Потом уже, после войны, сосед Иван Чалов рассказал, что последний раз видел Андрея, когда в разведку вместе пошли…

Такая же судьба и у его отца была – погиб в Первую Германскую, оставив сына – моего мужа – трёх лет от роду… И мой отец тоже воевал в Первую Германскую, был ранен в лёгкие навылет, а всё-таки прожил де-

вяносто лет! И осталась я с двумя детьми – Зоей и Сашей. Мать моя

к тому времени умерла в Кургане, и папка с дочерью – моей сестрой Прасковьей – переехал ко мне. Пана-то грамотная была, ФЗУ (фабрично-заводское училище) закончила, в Кургане она метеорологом в аэропорту работала. А здесь, в Петропавловске, стала работать начальником цеха на

мясокомбинате.

Война. Дисциплина. Работали много. В те годы наш мясокомбинат был один из самых крупных в Советском Союзе, обеспечивали фронт мясными консервами. Бывало, по трое суток Пана не приходила домой, а молодая. Придут, бывало, подружки, зовут её в киятр, в городской сад – не

Идёт, этим она ленива была. С ней интересный случай был. Подростком ещё, шестнадцати лет, увидела она сон, будто стоит где-то, а вокруг много народа. Вдруг входит старец в длинной белой рубахе подпояской, положил на стол «Книгу Жизни» и говорит ей:

– Если хочешь, я прочитаю по ней твои дела – плохие и хорошие. Здесь записаны все твои грехи. А умрёшь ты 29 сентября 1941 года…

Жутко и стыдно стало ей от людей, которые всё слышали, и она проснулась, а сон запомнился. Прошло пятнадцать лет, 30 сентября 1941 года она шла по коридору в конторе здания мясокомбината, которое и сейчас стоит – упала и умерла – кровоизлияние в мозг от переутомления… К тому времени и сестра моя, Фроська Пыхтина, умерла.

Я работала в военкомате –