Потом он умер, здесь, в Петропавловске, и похоронен.

Живу я хорошо, среди людей, к тому в гости схожу, к другому – телевизор посмотреть вместе, поговорить. Иногда и ко мне приходят. Сын-то у меня, уже взрослый, потерялся где-то в Кургане, а имел жену, ребёнка. По папиной пьяной дорожке пошёл. А дочь в Новосибирске живёт, с семьёй.

Я здесь одна. Зовёт меня дочка к себе, да я пока не еду.

Как-то нашёл меня муж умершей подруги, Василий Григорьевич Бондарев – ему сейчас восемьдесят пять лет. Когда-то он был председателем колхоза, бывший фронтовик, у него четверо детей, а поговорить ему не с кем.

Приходит иногда. Я для него и пирог с рыбой испеку, бывает, тяжело мужчине одному. Иногда он прикидывает: не жениться ли на мне? – Евдокия Федотовна смеётся, – да квартиры мы свои детям завещали. И не получится у нас ничего – возраст!.. – и хозяйка поправляет белый платок на своей белой голове. На белой-белой голове, которая совсем недавно – так кажется хозяйке – была ярко-рыжей! Никто не дразнит теперь её «рыжик-пыжик», и она больше ничем не отличается от своих подруг…

(Теперь я потеряла следы Евдокии Федотовны, которую дочь всё же перевезла к себе в Новосибирск, но храню архив её мужа с дневниками, письмами, литературными зарисовками.)

Воспоминания Е.Ф. Шевелёвой, 1919 г.р.

КОМАНДОВАТЬ Я ЛЮБИЛА

«На майдане народу много, а один голова» (укр. пог.)

– Зажигай-ка, мать, лампадку,

Скоро-скоро я помру…

Так пела молодая здоровая женщина, укачивая младенца, такой и запомнила свою мать Шура, сидевшая в это время на печке. Вокруг неё жались остальные дети – мал мала меньше. Ждали отца семейства, который из города Петропавловска, где они жили, поехал на три дня в Корнеевку за продуктами. Только в деревне их можно было достать, это был тяжёлый

1920 год. А песня оказалась пророческой. Когда после удачной поездки вернулся довольный отец – удалось добыть полмешка муки – кормить было некого, даже дом уже стоял заколоченный. Холера унесла жену и двух детей – половину семейства. Так Шура в семь лет осталась сиротой. Сначала пожила

в семье старшего брата Гриши, который уже работал кузнецом в депо на железнодорожной станции и был женат.

– Жена брата, Паша Коржова, сильно меня любила, ленточки в косички заплетала. А потом отец женился, увёз меня к новой жене, в деревню – вспоминает Александра Никифоровна Козлова. Мы с ней живем в соседних пятиэтажках, в 20-м микрорайоне Петропавловска, сидим во дворе на лавочке, беседуем.

– «Городская вошь, куда ползёшь?» – дразнили её дети мачехи в Архангелке, куда они с отцом переехали из города. Дразнили, только недолго. И маленькой Шура умела постоять за себя, бойкая была. Как-то накинулась на обидчицу, дёрнула за ухо – вырвала серёжку. Кровь, крики! Отца дома не было, ей грозила расправа, но Шура твёрдо решила не давать больше себя в обиду, и… сбежала!

– Иду я по дороге, плачу, – вспоминает Александра Никифоровна. – Едет дед на быках: «Дочка, садись. Куда ты?». «В город!» – и всё ему рассказала. «Миленькая, мы с бабкой вдвоём, айда к нам жить!» – говорит старик. «Как же, дедушка, у меня ведь отец есть!». Довёз меня незнакомый дед до Петропавловска, помог знакомых найти, Михайловых. Жили они в казённом доме на улице Пушкина – Пролетарской. Вымыли они меня, утешили, через некоторое время здесь отец меня и нашёл. Немало ещё

всякого натерпелась Шура – и милостыню просила, и пухла от голода, и много ещё чего другого, а характер всё-таки имела боевой!

Когда немного подросла, отец стал её брать с собой в качестве работницы – ходил внаймы, ни от какой работы не отказывался, надо было выжить. В то время целыми семьями вымирали от голода, а он всегда умел заработать, был трудолюбивым и находчивым, Никифор Ильич Капустин.

Так, одно время подряжался строить людям саманные кузни, целых восемь кузен построили они вместе с дочерью!

– Потом отец поселил меня на квартире в Явленке, снял в аренду сарай и стал агентом по заготовке мяса. Он закупал по деревням молодых свиней, поросят, – продолжает рассказ собеседница. – Моей обязанностью было их доращивать, штук по сто свиней бывало! Мне в то время было 15 лет.

Работы, тяжёлой работы, свалилось много на мои детские плечи, но выросла я, вопреки всему, здоровой, сильной. Мешок корма или муки не всякий мужик поднимет, а я не только поднимала – несла, куда надо. Воду возила каждый день на быках из Ново-Никольска в огромном чане, а ведь его надо было ещё наполнить! Потом отец работал на кожзаводе в городе, на конфетной фабрике, строил Новый элеватор, был сборщиком налогов. Налоги тогда платили больше натурой – гусями, утками, курами, свиньями, собирал и сдавал государству.

А я стала жить в городе, нанялась нянькой в семью прокурора – жили они напротив кинотеатра «Ударник». Потом – у военного комиссара Ивана Тарабанова, жена его учительницей была. Стала я нянчить их дочь Ниночку, привязалась к ним. Хозяева целый день на работе, а я дома – мою, стираю, варю. Когда их в Семипалатинск перевели, поехала с ними. Дядя в дивизион утром уходит, тётя – в школу, я – за хозяйку. Растоплю печь, напеку хлеба, булочек, еды всякой наварю. Придут хозяева вечером – а у меня чисто, тепло, пахнет вкусно, и Ниночка уже спит. Нацелуют они меня, нахвалят, а я радуюсь.

Пойдём гулять с Ниночкой в город, я – как барыня: платье шёлковое, юбочка в складочку, туфли лакированные, волосы кудрявые – завивалась. И стало мне семнадцать лет. С подругами иду в парк гулять, а то и в театр – ОТЛЁТ была! Спортом, кроме прочего, занималась – АЛИТБОЛОМ, на коньках, лыжах каталась, пела в самодеятельности, выступала в клубе. Все говорят: «Ну и молодец, эта Шура Капустина!» – продолжает рассказ Александра Никифоровна. И влюбился в меня молодой лейтенант – Иван Горбань, интересный парень! Когда поехал в Алма- Ату на учёбу, обещала его ждать.

Пошли мы однажды с Ниночкой на базар, купили большой арбуз, катим его катком по дороге. А на площади казахов мно-о-го лежат на земле – голодные, вшивые, грязные,1932 год был. Тогда государство боролось за их оседлость – с кибиток сняли, а чем жить – не сказали. Русского