Притом вопль был такой, будто Петровича переехала телега, груженая кирпичами.

Не чуя под собой ног, я кинулась вон из дома, спасать нечастного!

И очень, очень вовремя.

Петровича я нашла у остатков навозной кучи.

Мы ее почти всю перетаскали на огород, осталось совсем немного.

И Петрович, улучив момент, беспечно полез там искать червяков.

Он квохтал и самозабвенно разгребал навоз лапами, выбирал зазевавшихся личинок и мечтал, наверное, о целом ведре еды.

Гусята его вместе с новенькими утятами плавали в прудике, рвали мокрец под оградой и под окнами дома. И потому не видели, как беспечного Петровича взалкал хищный подлый петух.

Петух оставил наседку с цыплятами под крыльцом и подкрался к хлопочущему Петровичу.

Тот, довольный жизнью, кажется, даже напевал нечто модное, позитивное.

И в целом был абсолютно счастлив — как только может быть счастлива курица.

Тут-то петух на него и накинулся!

Он вскочил Петровичу на спину и ухватил клювом за затылок так, что у несчастного глаза скатились к ушам.

— Ска-а-альп! — проорал Петрович, выплюнув очень жирного и соблазнительного червяка. — С меня снимают скальп, помогите!

Но в следующий миг до него дошло, что потеря скальпа — это самое малое зло, что может с ним произойти. Петух покушался на честь курицы-Петровича.

И Петрович, превозмогая муки, восстал и забрыкался, как хорошая лошадь, скидывая с себя похотливого пернатого сластолюбца.

— Извращенец! Животное! Безмозглый самец! — орал Петрович, в драке отстаивая свою честь.

Таким я его и застала.

Он, загнанный в угол, стоял у кучи навоза, широко расставив полулысые лапы, склонив голову, как боксер, тяжело дыша.

В его глазах читалась ярость и лозунг: «Врешь, не возьмешь!»

Ему только гранаты в руках не хватало.

То есть, в крыльях.

Петух, получив яростный отпор, влюбился в Петровича еще больше.

В его богатой практике не было еще настолько строптивых кур. Потому для петуха покорить Петровича было делом чести.

И он налетал на несчастную жертву своей страсти с кудахтаньем, и с воплями отлетал обратно, получив жестокий отпор.

Но страстная чертовка в куриных перьях кружила голову петуху, и он снова шел в атаку на Петровича.

И драка начиналась заново, с прежним пылом.

— А ну, пошел! Пошел отсюда! — вскричала я, замахиваясь шитьем на петуха.

Ну вот, в навозную кучу притащила свою свежую рубашку!

— Вон, вон! — поддерживала меня набежавшая из огорода на шум битвы Анника.

Петух сдаваться не хотел, поэтому Аннике пришлось схватить несчастного потрепанного Петровича на руки и поспешно отнести его в дом.

Я поспешила за ними, а петух с видом победителя принялся разгуливать во дворе.

Его самодовольный вид так и говорил «я все равно достану тебя, красотка!».

Петровичу же после такого сурового испытания было худо.

В домике он упал лысой грудью на пол, распластал крылья, и тихо стонал, тараща на нас испуганные глаза.

— Я предупреждал! — голосом, полным ужаса и страдания, прошептал он. — Зачем вы принесли это чудовище в дом?! Зачем?!

— Затем, что это ферма, Петрович, — сурово ответила я. — А не институт благородных девиц. А нам нужно как-то выживать. Яйца, мясо — я не откажусь от этого даже ради твоих прекрасных глаз.

— Ешьте кабачки! — испустил жуткий вопль Петрович. — И морковь! А это чудовище выкиньте из дома!

— Но Петрович, — пробовала уговорить его Анника. — Мы итак одну траву едим.

— Ничего не знаю, — стонал Петрович. — Живодеры! Вам плевать на мои муки! Вы сквозь пальцы смотрите на насилие, которое творится тут! Надо мной! Над беззащитной, слабой птицей!

— Петрович, ты гребень петуху порвал! Имей совесть! Какая еще беззащитная птичка?!

— Он! Меня! Домогался!

— Петрович, ну ты же курица. А он петух…

— Никогда! Я требую защиты! Программы защиты свидетелей… и кур!

— Хорошо, я сошью тебе защитные трусы, — согласилась я. Хотя с трудом представляла, как Петрович будет разгуливать в них. — И гулять вас будем выпускать в разное время.

— И каску, — канючил Петрович. — Мне нужен пробковый шлем! Он хватал меня клювом за голову! За голову, представляешь?! — на его глаза навернулись слезы.

Я лишь руками развела.

— Ну, это природа. Что тут сделаешь?

— Я страдаю, — ныл Петрович, — о, жестокосердные! Думаете, легко мне было? Да у меня сердце в пятки ушло! Я не ведам, что творил! Я…

Тут он отчетливо и громко икнул.

— Водички, Петрович? — спросила Анника жалостливо.

— Пожалуй, — важно разрешил Петрович и снова отчетливо икнул.

Анника метнулась за водой. А Петрович, добившись нашего максимального внимания, довольный, встряхнулся и уселся на зад.

— Значит, так, — жестко, как самый настоящий диктатор, произнес он. — Я требую, чтобы это животное сидело в курятнике и никуда… ик! Никуда не выходило.

— Требуешь? — переспросила я. — Вон оно что. А иначе что будет?

— Иначе я за себя не ручаюсь! Ик! — подпрыгнул Петрович.

Вернулась Анника с кружкой воды, и Петрович нырнул в нее головой.

— Я, — звучно глотая воду, бубнил он, — требую к себе уважительного! Ик! Отношения! Это вам не шуточки! Ик! Это не смешно!

Он кричал и кричал что-то, сердясь, квохча и топорща отрастающие перышки. А я смотрела на него с изумлением. Потому что видела — нечто раздувает его и приподнимает над полом.

— И если вы не последуете моим требованиям, — жестко продолжал неумолимый Петрович, — я найду на вас управу! Я утоплю это животное в пруду, я!..

Тут он с громким «чпок!» подлетел на месте и заметался по комнате, кудахча.

А на полу, великолепное, огромное и тяжелое, осталось блестеть золотое яйцо.

Такое великолепное, что и трогать-то я его не решалась.

— Та-ак, — протянула я. — Даже если у него золотая одна скорлупа, оно должно быть чертовски дорогим.

— Вот нам и денежки на помощников! — обрадованно вскричала Анника.

— Но ювелиры меня знают. И будут подстерегать, — напомнила я. — И сдадут полицейским. Или моим преследователям. К ним соваться нельзя.

— А к герцогу-то можно! — воскликнула Анника. — Он-то не сдаст!

Я отчаянно покраснела.

Очень уж не хотелось быть навязчивой.

И еще больше не хотелось, чтоб он думал, будто я кокетничаю. Или преследую его. Или навязываюсь! Сначала прогнала, а потом раз — и сама, как ни в чем не бывало, ищу встречи с ним!

Но делать было нечего.

Мне и в самом деле не к кому было обратиться за помощью.

Тем более, кто, кроме герцога, мог бы купить тяжеленный золотой слиток?

— Ладно, — произнесла я. — Так и быть. Но это в последний раз. Для пользы общего дела!

Глава 25

Вечером, когда стемнело, мы с Анникой