мы мылили им шею во всем подряд, но потом выяснилось, что исландский народ намерен вернуть домой свои старинные рукописи. И что нам было делать? Датчан-то особо не радовало, что мы уже были не только независимой нацией, но и вечно затыкали их за пояс и в легкой атлетике, и в футболе. При таком обороте они нам манускрипты ни за что бы не отдали. Но тут на помощь пришло наше спортивное движение.

Понимая, что это лишь временная мера, наши выдающиеся атлеты приняли удар на себя. В обмен на этот их самоотверженный поступок финансирование спортивной сферы в Исландии значительно увеличилось. И вот мы просто проигрываем и проигрываем, а датское правительство только руками разводит, не понимает, что происходит… Я слышал это от одного из членов правления молодежного спортклуба “Дрéнгур” – того, что в округе Кьёс. Собрания на эту тему как раз там и проходили. Другие народы, между прочим, вполне могли бы последовать нашему примеру!..

Ну, ладно, мужики, арбайт махт фрай!

Рассказчик хлопнул в ладоши, и его слушатели начали вставать из-за столов комнаты отдыха в керамических мастерских “Мидгард”. Лео проглотил остатки кофе и поспешил в цех. Он работал здесь уже семь лет и сейчас руководил посудным отделом. Кроме посуды мастерские производили декоративные изделия. Декоративным отделом заправлял как раз тот самый рассказчик, что разглагольствовал весь перерыв на кофе, Тóрбьёртн Áртнарсон, бывший борец, коневод, горноходец, сочинитель рим[54]и шахматист. До сотни лет ему не хватало всего десяти, но он по-прежнему бегал по горам, скакал на лошадях, был неравнодушен к женскому полу, слагал стихи и играл в шахматы. Вот, правда, на борцовский помост теперь выходил только ради удовольствия – раз в год на праздничных играх Федерации. Зрителей неизменно забавляло, как он, уложив на лопатки какого-нибудь коронованного борцовского принца, щипал его за мошню. Он иногда и подмастерьев в “Мидгарде” щипал за это место. Когда они склонялись над глиной и на него находило настроение, он подкрадывался к ним сзади, хватал их между ног и спрашивал:

– Ну, что теперь скажешь?

И не отпускал до тех пор, пока те ему не ответят. Это такое подшучивание – для разрядки атмосферы на рабочем месте.

Лео Торбьёртн нравился. Это был художник, создавший свой неповторимый стиль из смеси ар-деко, национального реализма и собственных представлений о внешности скандинавских богов и древних исландских героев. Статуэтки этих персонажей составляли основу его художественного творчества и были чрезвычайно популярны среди исландцев. Можно без преувеличения сказать, что каждый исландский дом, каждое предприятие, каждое учреждение могло похвастаться творением Торбьёртна из “Мидгарда”. Ньяль [55]венчал письменные столы всех интеллектуалов, Тор с молотом Мьёльнир наизготовку стоял в кабинете каждого предприимчивого директора, студенты, преуспевшие в исландском языке, награждались Эгилем Скатлагримссоном, И́дунн со своими золотыми молодильными яблоками была привычным убранством гостиных комнат, богиня Фрéйя и Гýннар из Хлńдарэнди [56]были популярными подарками на конфирмацию, в деревенских домах можно было увидеть жену Нья́ля, Бéргтору, стоящую бок о бок с Грéттиром [57], лошадники неизменно обзаводились Хрáпнкелем – гóди Фрéйра [58], сметливым детишкам дарили карликов Мńмира или Фьёльнира, ни один дом рыбака не обходился без морского бога Áйгира, Бáльдур Светлейший [59]был в особом почете у церковного люда, и так далее и тому подобное. Примечательнее всех, однако, был Один на своем восьминогом коне Слéйпнире и с вóронами Хýгином и Мýнином на плечах. Но он был редкостью.

Возможно, причина такой популярности статуэток заключалась в их гениально продуманных пропорциях: несмотря на свои скромные размеры – не больше обычных статуэток на полках, – они, возникая перед мысленным взором исландцев, казались размером с горный пик Хрёйндранги. А это вам не мелочь».

* * *

– Сейчас, конечно, все это коллекционные вещи.

Тут на днях на блошином рынке продавался Локи, и просили за него ого-го сколько!

– Ты поостерегись, если планируешь купить статуэтку работы Торбьёртна, сейчас в обороте много подделок.

– И как этого остерегаться?

– Нужно проверить штамп на дне статуэтки: змей, который свернулся кольцом вокруг буквы М и кусает себя за хвост.

– Ну, ясное дело, ты все об этом знаешь…

– Единственное, что плохо продавалось, так это Хáлльгерд Длинноногая [60]и Фрейр [61]. Халльгерд вообще была непопулярной, а статуэтка Фрейра считалась неприличной. Если такие попадутся, считай, что тебе повезло.

– Надо же! А я их никогда и не видела.

– У меня есть по несколько экземпляров каждого, моему отцу удалось втихаря вынести из мастерских. Я храню их в банковской ячейке.

– Они, наверное, стоят кучу денег?

– Они не для продажи…

– Даже жалко, что люди столько этого добра повыбрасывали…

– Да… Но сейчас все национальное стало интернациональным, а интернациональное – национальным. Я это постоянно в “Утренней газете” читаю.

* * *

«Керамические мастерские располагались на заднем дворе в конце улицы Лёйгавегур. Там до тысяча девятьсот пятьдесят второго года стоял коровник, а потом участок купил Торбьёртн и перевез свой “Мидгард” в город. Лео тогда работал в команде по сносу коровника и расчистке территории. Этим он как раз и занимался, когда на место прибыл Торбьёртн, чтобы проверить, как продвигались дела. Торбьёртна сопровождал его главный помощник и по совместительству брат Гвýдйон. По одному из тех приятных совпадений, какие обычно случаются в историях, оказалось, что Гвудйон в свое время проходил стажировку на керамическом производстве, которое эсэсовцы содержали параллельно с концлагерем “Дахау”, а этот лагерь как раз и был одной из вынужденных остановок Лео на его пути из Праги в Рейкьявик. Гвудйон тут же узнал своего бывшего товарища по работе, хотя тот – в приплюснутой фуражке и с лопатой в руках – орудовал в заваленном коровьим навозом хлевном проходе. Он окликнул Лео, обменялся с ним приветствиями и принялся расспрашивать о тех и о других, с кем они когда-то вместе трудились в немецких мастерских, – так запросто, будто это были их старые одноклассники. Лео пришлось с сожалением сообщить, что, вероятнее всего, ни тех, ни других уже нет в живых.

После такой новости Гвудйон замолчал. Однако будучи, как и его брат, жизнерадостным по натуре, он быстро стряхнул с себя неприятные вести и представил Лео Торбьёртну с теми словами, что если и есть в Исландии кто-то, кто умеет глазуровать посуду, так это вот этот иностранец.

– Это правда? – спросил его Торбьёртн.

– Йя, яй-я! [62]– бодро ответил Лео, уже заговоривший как истинный исландец.

– Конечно, это правда! – сказал Гвудйон и добавил, многозначительно заглянув