я ему не нужен. Нужен, еще как. И деньги приношу и законопроекты готовлю и вообще поэт, пользующийся его покровительством. После, как я рассчитываю, Куракин станет зависимым от меня во многом и тогда я буду пробовать влиять на его мнение и, вероятно, делать все, чтобы только продвигать своего покровителя вверх. Сам же стану цепляться за его ноги, чтобы подтянуться ближе к тем вершинам, где станет обитать Алексей Борисович. Нет, предам, оставлю внизу и стану уже сам барахтаться наверх. У меня нет цели сделать Куракина видным государственным деятелем, у меня цель стать самому таковым.

— Предлагаю пойти к его светлости с прожектом, — сказал я, после того, как в пятый раз просмотрел все цифры и счел все написанное реализуемым.

— И все же меня смущают разборные улья, — не унимался Тарасов.

— Я же обрисовал все, как они должны выглядеть и нарисовал медогонку, так в чем дело стало? Мастеров во всем имении не сыщется, чтобы сделать подобное? — говорил я, уже вставая.

Модернизацию имения я предлагал делать по четырем направлениям: увеличение количества свиней, посредством посадки картофеля и больше земли засадить репой и свеклой, чтобы кормить свиноводческое хозяйство; увеличение числа крупнорогатого скота, для чего отрядить поле под кукурузу для силоса; заняться вплотную пчеловодством, для того и нужны разборные ульи и медогонки; ну и увеличить объемы производства подсолнечного масла, точнее начать вообще давить масло.

Все нужное для того, чтобы реализовать план, в той или иной степени имеется в имении, но мало и не системно. К примеру, перед Рождеством пришлось забить почти полторы сотни свиней по банальной причине: брюква и репа, как и ячмень подгнили и по расчетам хрюшек просто не прокормили бы до весны. Поэтому предполагалось построить одно зернохранилище и два овощехранилища, не считая выкопанных буртов.

Ульев тут не знали, только колодки. И что еще более ужасное, чтобы забрать мед, приходилось либо убивать пчелиную семью, либо изрядно выкуривать ее, почти что уничтожая. Рамочный улей, вполне мне знакомый, не такое уже и высокотехнологичное изделие, как и элементарная центрифуга, являющаяся медогонкой. Свечных заводов по близости нет, это, если я правильно понял, все севернее, в Киеве, Новгород-Северском, а в Крым и все Причерноморье доставляются свечи по Днепру из белорусских земель и Северной Малороссии. Так что и будет рынок для воска, тем более для свечей.

Но свечной завод — это вторая очередь преобразований, при условии, если получится нарастить количество ульев до тысячи.

Князь слушал нас недоуменно, вначале лишь по причине своей некоторой демократичности и воспитания. Иначе послал бы по матушке, да и все. Так что пришлось забежать вперед и озвучить конечные цифры.

— Через пять лет доход от имения составит десять тысяч рублей, — сказал я ожидая реакции князя.

Куракин молчал, пристально смотрел на меня и в его глазах читался интерес, но и скепсис, однако, безразличия не было. Такие подходы в сельском хозяйстве, что я предлагаю станут обыденным, или даже устарелым в начале XXI века. Однако, сейчас это может показаться авантюрным прожектерством.

— Новая грань вашего естества, Михаил Михайлович? — при управляющем, от чего-то Куракин решил звать меня по имени-отчеству и на «вы». — Какие цели вы преследуете, так устраивая мои земли? Чего вам с того, сколько дохода будет приносить имение?

Гибче и хитрее нужно с князем. Он, конечно, человек в большей степени поверхностный, но не может быть чиновник на вершине политического Олимпа полным идиотом. Тут и психология нужна и чувствовать людей.

Так что для Куракина нужно придумать весомый мотив, почему это я лезу не в свои дела. И что двигает людьми чаще всего? Деньги.

— Я хочу десять долей от дохода имения, но когда оно станет приносить более трех тысяч рублей в год, — привел я понятный для всех аргумент. — А еще хотел бы оставаться при Вашей Светлости и быть полезным.

Алексей Борисович задумался. Он молчал и периодически кидал на меня взгляды. Его глаза по кругу заострялись на пяти точках: я, листы бумаги с бизнес-планом, чашка остывшего кофе, окно, Тарасов, снова я. Круг замкнулся.

— Каковы вложения? — после продолжительной паузы спросил князь.

— Тут милости Вашей просим, Ваша Светлость. Николай Игнатьевич… — я посмотрел на Тарасова. — Совершил ошибки в подсчетах и вот решил вложить те средства, что не были отданы Вашей Светлости, на дело процветания имения.

— Вот как? — тон Куракина стал строгим. — Сколь много?

— Пять сотен рублей, — соврал я.

— Не мало… — опять князь углубился в размышления.

На самом деле, денег было украдено куда как больше, но, назови я окончательную сумму, так Его Светлость может и норов проявить.

— Украл? Али как? — уточнил Куракин, не сводя взгляд от позеленевшего от страха Тарасова.

— Ошибся, но готов возместить. Он не вор, лишь только хотел вложить деньги… — отвечал за управляющего я, понимая, что оправдания звучат так себе.

— Вернуть как и положено! — решительно сказал князь и начал наседать на Тарасова. — А тебя подлец… В ноги кланяйся Мише, он просил и просит за тебя, говорит, что ты, злодей, еще отработать можешь.

— Не серчай, кормилец, я отработаю, жизнь свою положу, — Тарасов так рухнул на колени, что я испугался за его ноги, можно же и сломаться от таких экзерсцисов. — Я ноги целовать стану…

Это было неприятно. Только недавно обедневший дворянин, участник русско-турецких войн, как вольноопределяющийся, ставший управляющим большого имения, он был полон чувства собственного достоинства, а сейчас ползает и, действительно, не фигурально, целует ноги, причем, как