Шрифт:
Закладка:
— Аллах, помоги мне! — завизжал какой-то пожилой бедуин, а десяток воинов подержал его. Истошные крики раздались, когда со стены высунулась какая-то труба. Она изрыгнула огненное облако, которое липкими каплями вцепилось в одежду воинов. Длинный бурнус араба — незаменимая вещь в пустыне. Он защищает от холода ночью, а его капюшон закрывает голову от дневного зноя. У бурнуса есть только один недостаток. Он отлично горит. И прямо сейчас десяток фигур метался, пытаясь разорвать завязки пылающего ярким факелом одеяния.
Лучники ударили туда, где только что видели суету на стене, но было поздно. Бойницу плотно укрыли щитом, а потом и воины, и странная труба куда-то исчезли. Впрочем, все повторилось через четверть часа, в полусотне шагов от того места. А потом еще раз, а потом еще…
— Аллах мне свидетель! — сквозь зубы произнес Амр. — Да они просто глумились над нами все это время! Они прятали от нас оружие, достойное шайтана. Мы пошли на этот штурм не по своей воле, а по воле своего врага. И пошли тогда, когда он сам этого захотел. Великий Аллах!Мы, как бараны, бьемся лбами об этот город, но отойти назад уже не можем!
Его невеселые размышления прервали. Раздался последний удар топора и тарана, а толстый брус, запиравший ворота, сбросили на пыльную землю. Он стал совершенно бесполезен, ведь проход в город был открыт. Амр вырвал из ножен меч и заорал:
— Вперед, во имя Аллаха! Смерть неверным! В городе богатая добыча! Я отдам свою долю тому, кто приведет мне мальчишку с языком змеи!
А вот мальчишка с языком змеи и не знал, что оценен так дорого. Лаврик все последнее время скучал по своему кораблю. Флот пока что в боях не участвовал, патрулируя побережье и тот рукав Нила, на котором стоял Бильбаис. Сюда его послал княжич, и Лаврик, приставленный помощником к трибуну Виго, командовал в Пелузии артиллерией. А еще он постигал нелегкую науку сидения в осаде. А это, надо сказать, наука не из последних. Ей целый раздел в Уставе посвящен. И самое главное в той науке — не сойти от безделья с ума, найти, чем занять личный состав, и не дать последнему развинтиться, превратившись в дряблую квашню.
Понимали это и воины, когда материли про себя не спускавших и самой малой провинности десятников и сотников. Арабы — воины серьезные. Все уже знали, как Халид и аль-Каака по веревке на неприступную стену Антиохии влезли и караул у ворот порубили. Таких ушлых сюда много пришло, а потому стража неслась неусыпно. Да и как могло быть иначе, когда свирепость бандофора Лавра пугала даже опытных воинов. Они знавали таких, как он, отчаянных до безумия парней, злых до драки. Если живы оставались после десятка битв, из них добрые воины выходили. Но этот помимо умения воинского еще и службу туго знал. Им в Сиротской сотне порядки прочно в башку вдалбливали. А потому караульные, которые в предрассветной мгле могли самую малость задуматься о своем, пару раз чувствовали на шее холод клинка и шепот около уха.
— На первый раз в наряд пойдешь, на второй — месяц без жалования, а на третий — повешу, как собаку. Понял?
— Так тихо все было, пан бандофор, — пытался оправдаться воин. — И зашли вы с нашей стороны. Оттуда арабам нипочем не зайти. Да и двое нас в карауле.
— Я тебе все сказал, — ответил тогда Лаврик. — А ты меня услышал. Таких олухов справный воин положит и не вспотеет.
После этого караулы утроили, а когда на стене зарубили двух арабов, бросивших железный крюк на веревке, то и вовсе все на свои места стало. Воины, подгоняемые озверевшими от бессонницы десятниками и сотниками, рыскали по стене, как голодные волки. Долго ли им тут скучать, не знал никто, кроме трибуна. И вот однажды он позвал Лаврика и заявил:
— Время пришло, бандофор, — сказал Виго, крепкий сорокалетний мужик с серебряной гривной на шее. — Ты вроде бы речь арабов знаешь.
— Немного знаю, — кивнул Лаврик. — За своего не сойду, но по матери послать умею.
— Вот и займись! — не на шутку обрадовался трибун. — Сделай так, чтобы этого старого черта до самых печенок проняло. Только не надо по матери, это воина недостойно. И вообще, вдруг он с самого детства сирота. Задачу понял?
Лаврик задачу понял и теперь видел результаты своего красноречия, катая вместе с воинами передвижной сифонофор, который работал то с одной точки стены, то с другой. Работа с огненной снастью многими за колдовство великое почиталось, а потому Лаврик, владевший им, был у подчиненных в немалом авторитете.
— У третьей башни целая толпа собралась, пан бандофор! — подбежал к нему воин. — Ждут, когда ворота сломают.
— Кати! — крякнул Лаврик и первым ухватился за борт тележки.
Через пару минут расчет стоял там, где в досягаемости выстрела неосмотрительно собрались десятка три арабов, которые целились между бойниц. Они пока не понимали, что за вопли неслись с другого конца поля, только видели какой-то огонь и слышали крики. Впрочем, треск ломающихся досок они слышали тоже и теперь готовились ворваться в город в первых рядах.
— Последний выстрел, и уходим к воротам, — Лаврик утер пот со лба и остановил орудие. — Качай насос!
Через пару минут он рывком развернул сифонофор, высунул его между зубцов и открыл кран. Зловещий гул, с которым вонючая смесь загоралась, пролетая через тлеющий фитиль, заставил его сердце сжаться от восторга. Он до того любил стрелять, что хоть хлебом не корми. Огненная струя упала на воинов ленивой дугой, зацепив почти всех, кто стоял в той толпе.
— Что, суки, не нравится? — азартно заорал он, глядя, как под стеной забегали фигурки в полыхающей длинной одежде. Он повернулся к воинам, которые поглядывали вниз с испугом, словно примеряя на себя злую судьбу тех, кто сейчас кричал внизу от невыносимой боли. Железа воины не боялись, а вот колдовства — очень даже. А что это такое, как не колдовство?
— Всё! — крикнул им Лаврик, утирая кровь на лице. Шальная стрела рванула кожу щеки, и теперь рана обильно
