я не помню». Я спросил его, как такое могло произойти, как он смог так действовать в бессознательном состоянии. Он ответил просто, что пока его тело было полностью обессилено, дух все же присутствовал. «Так проявил себя дух», – сказал он.

Несколько следующих дней Гурджиев не приходит в сознание, состояние не улучшается. Напротив, некоторые физические функции ухудшаются, и среди прочих лечебных процедур мы решаем поставить клизму. Мы с Александром де Зальцманом берем эту обязанность на себя. Вдохновленные результатом, мы обсуждаем повторение процедуры через несколько дней. Обсуждение происходит возле кровати Гурджиева. К нашему удивлению до сих пор неподвижное тело начинает двигаться. Губы разжимаются, мы едва можем разобрать его запрет: «Больше никаких клизм». Как всегда, думаю я, контролирует только он.

Дни проходят; кажется, этому не будет конца. Гурджиев все в том же состоянии. Спустя несколько недель наше беспокойство становится практически невыносимым, поскольку мы страшимся не только за его жизнь, но и за его умственные способности. Хотя мы отчаянно хотим, чтобы он открыл глаза, но, по правде, мы одновременно боимся, что глаза могут нас и не узнать.

Так проходит больше двух месяцев. Хотя он по-прежнему без сознания, его физическое состояние улучшилось. Внешние раны зажили. Лицо спокойное, к нему вернулся привычный цвет. Но вот удар головой? Какими будут его последствия? Если Георгий Иванович выжил, будет ли он нормальным, по-настоящему нормальным? Что делать, если его поведение окажется странным? Если он спросит, что с ним случилось, что мы должны сказать? Мы столкнулись с множеством вопросов и полны неопределенности. Однако глубоко внутри мы убеждены, что Гурджиев – по-прежнему Гурджиев. Ни обычные правила, ни обычные стандарты к нему не применимы.

Наконец, это происходит: он кашляет, звук нам очень хорошо знаком. Он двигает руками и очевидно, что движениями управляет мысль. Сейчас, с закрытыми глазами, он выглядит как человек, просто спокойно просыпающийся после короткого сна. Все мы выжидающе наблюдаем. Наступает решительный момент. С беспокойством мы ждем малейшего жеста. Он появляется. Он медленно приподнимается, как бы поднимая голову выше на подушку. Наконец его глаза открываются.

Мы стараемся не показывать вида, будто ничего не случилось. Он смотрит на нас, взгляд останавливается на мне. Потом он начинает раздвигать и сдвигать два пальца правой руки. «Он не понимает, что делает», – говорю я себе. Я едва не падаю, не зная, как реагировать. К счастью, его жена понимает значение жеста. Движения напоминают ножницы, она бросается и передает их ему.

Гурджиев берет ножницы и, держа в одной руке, протягивает другую. Он осматривается. Ясно, что он хочет что-то разрезать. Мы даем ему листок бумаги. Он разрезает его на две части и начинает вырезать из одной половины какую-то фигуру. Закончив, показывает ее нам.

«Это корова», – единодушно говорят все.

Затем он вырезает фигуру из второй половины и показывает нам.

«Это лошадь».

Он кладет ножницы на стол. На этот раз он делает жест, как будто что-то пишет. Я достаю из кармана карандаш и передаю ему. Он берет его. Я тут же достаю листок бумаги. Он кладет его к себе на кровать, и кто-то подкладывает под него книгу. Он начинает писать. Через некоторое время он возвращает мне бумагу. Я вижу длинные колонки цифр, которые он складывает. Я проверяю суммы и говорю: «Результаты правильные, Георгий Иванович».

Он забирает карандаш и бумагу и сразу же начинает выстраивать два больших числа; потом вновь протягивает все мне. На этот раз это – умножение. Я снова проверяю расчеты. Ошибок нет. «Все совершенно правильно, Георгий Иванович», – говорю я ему.

Я потрясен. Это действительно он, со своей собственной индивидуальной манерой бытия. Он заранее ответил на все наши сомнения и неуверенность, и как всегда, начал с демонстрации фактов, превращая их в доказательство. Здесь, на наших глазах, он продемонстрировал один из фундаментальных принципов своего учения: не верь ничему, не проверив сам. Он кладет карандаш и бумагу на кровать, пристально по очереди смотрит на каждого из нас, и говорит своим обычным голосом: «Итак, вы видите, что я не сошел с ума».

Тот день врезался в мою память. Никогда больше мы не испытывали такой всеобщей радости, никогда у нас не было такого удивительного торжества. Несколько дней спустя Гурджиев встал на ноги.

Сила отождествления

Старая восточная пословица гласит: в семье не без урода, а внутри духовного сообщества – к которому причисляли себя члены группы – в тот или иной момент каждый может увидеть себя таким. Паскаль верно сказал: «Мое «я» заслуживает ненависти». С точки зрения развития сознания, это болезненное признание – естественная стадия; но я говорю не об эгоистическом «я». Урода из пословицы почти всегда можно найти в любом человеческом сообществе, и такие, конечно, не раз появлялись среди последователей Гурджиева. Собственно говоря, в Приоре появился человек, единственной целью в жизни которого было приводить в бешенство своих сотоварищей без видимой причины. Или, если у него действительно была причина, то о ней знал только он сам.

Он был в разводе; бывшая жена, также одна из учениц Гурджиева, подходила ему «как корове седло». Она – молодая, красивая, привлекательная; тогда как он – скучный, старый, потерявший энергичность. Кроме того, он ревновал свою бывшую жену ко всем и ко всему, особенно к тем, кто хоть немного проявил к ней дружелюбие.

Однажды «урод» заявил мне: «Поймите, Чехович, если все вы прекратите быть столь любезными с моей женой, она, естественно, вернется ко мне. Но вы не хотите этого понимать; все действуют вопреки моим интересам. Вот почему я должен любым способом защищаться».

Поскольку его интересы были какими угодно, но только не благородными, защищать их с достоинством он не мог. Более того, веря, что цель оправдывает средства, и не особо стесняясь, он использовал все: насмешки, клевету и самые вероломные намеки. Однако все это я осознал намного позже, поэтому даже не сразу понял, почему тоже стал жертвой его нападок. Так как он ещё жив, я не буду называть его настоящего имени, а назову его Ричардом.

Ричард всегда встревал в разговоры, которые его не касались, постоянно обидно высказывался о других людях, когда его не просили. Конечно, это всех выводило из себя. Поскольку я тепло относился к молодой леди, то тоже стал целью его атак. Вначале я не понимал их преднамеренности и стоически переносил нападки, наивно пытаясь показать добрую волю. Чем больше я старался примириться, тем агрессивнее становился он; я был близок к тому, чтобы физической угрозой