мастера ложи. Как относиться к обязанностям производителя работ — всерьёз или чисто символически, — Никита Ильич ещё не вполне решил. Но хотел, конечно же, своею правой рукой видеть Пьянова.

— Теперь я сообщу вам обещанную тайну. Смотрите! Он раскрыл жёсткую и мозолистую от канатов ладонь, на которой лежал крупный золотой перстень с печатью в виде многолучевой звезды. Пьянов благоговейно взял перстень.

— Это знак ложи, её главный символ, — спокойно сообщил Болотин. — Десятиконечная звезда, собранная из двух пятиконечных — золотой и серебряной.

— Не разгляжу, что внутри, — посетовал Анатолий Львович, — искусная работа, для моих глаз очень уж мелкая.

— Внутри — вполне обычное изображение циркуля и наугольника. Разглядеть его возможно лишь посредством увеличительного стекла.

Пьянов удивлённо приподнял брови и вернул перстень. Неужели в этом знаке и состоит вся тайна, ради которой он поклялся самой страшной клятвой?!

— Разочарованы? — поинтересовался Болотин сочувственно. — Ничего не поделаешь. Вы хотели обряда. Поверьте, любой обряд, даже самый пышный, по своей сути так же пуст, как этот, что я сумел устроить для вас в походных условиях.

Анатолий Львович не оскорбился. Наоборот, молча, понимающе покивал головой.

— И всё-таки, знак составляет настоящую тайну. Тем, кто не является мастерами Ложи истинных вольных каменщиков, не полагается его знать.

— Да-да, я вполне понимаю, — сказал Пьянов.

Никита Ильич зажал в кулаке знак масонской власти, с удовольствием размахнулся и швырнул перстень как мог далеко в морскую зыбь. Он не стал доставать платок. Наклонившись, провёл рукой по мокрой палубе и отёр ладонь по-походному — о полу сюртука.

— Зачем вы сделали это? Так полагается?

В голосе Пьянова удивление сочеталось с трогательной доверчивостью. До слёз Болотина тронуло. Благо, что кругом одна солёная вода. Он пожалел о своём театральном жесте.

— Да нет, не полагается. Простите меня. Сейчас я найду, как начать, и объясню.

Терпения молчаливо ждать объяснений у Пьянова не достало. Он был слишком потрясён и взвинчен головокружительными переменами, случившимися за несколько минут.

— Вы решили порвать с материнской ложей?!

— Изначально я много думал, стоит ли вступать в отношения с нею. Но природное любопытство толкало к этому. Хотелось услышать обо всех тайнах, какие североамериканцы готовы мне открыть. Между тем, ознакомившись с тайнами на таком высоком уровне посвящения, какой я получил, выйти из ложи и вовсе невозможно. Сами понимаете, почему.

Пьянов напряжённо внимал. Никита Ильич отстранённо удивился, отчего до сих пор одежда не пропиталась насквозь морскими брызгами. Неужели ветер достаточно силён, чтобы сушить её, едва она намокает.

— Следовало сделать выбор. И я решил, что мы с вами обязаны привезти в Россию достижения истинных вольных каменщиков.

— Но что вас столь сильно отвращало от вступления в ложу?

— Если бы я мог толково объяснить… Знаете, очень эти истинные вольные каменщики показались мне себе на уме. Расчётливы. Первейшая забота — процветание собственной ложи. Ну, вторая — процветание державы. Где самоотречение, где свет истины, стремление к справедливости? Ответьте мне вы, поскольку вы — человек добрый и прямодушный: есть ли в них… Есть ли в тех братьях, которых вы успели узнать, также прямодушие? Исходит ли от них тепло и свет любви?

— Я не ощутил. Но мы не имеем никакого права судить о людях поверхностно. Они англосаксы, они из другого теста. Мы, вероятно, плохо способны понять их душевные движения.

— Может, вы и правы. А тогда к чему соединяться с ними?.. Между нами говоря, — Болотин усмехнулся, — они почему-то убеждены, что через меня возможно оказаться поближе к русскому двору и государю императору. Право же! Будто я — некая крупная фигура на шахматной доске империи… Ведь я и с самого начала не скрыл от вас, Анатолий Львович, что меня с вами Ложа истинных вольных каменщиков рассматривает, в первую очередь, как средство укрепления связей с Россией, и лишь во вторую — как братьев.

— Верно, вы заранее предупреждали меня. Но что с того, если через это будет польза общему делу? Такое часто случается и в делах помельче, чем отношения между народами: иной раз приводится наблюдать, как брак по расчёту в скором времени наполняется подлинной любовью. Обряд, который над нами провели, был отнюдь не бутафорский, и тайное знание Ложи истинных вольных каменщиков…

— Да, тайное знание, несомненно, подлинное, — со вздохом признал Никита Ильич, спорить не любивший, особенно с товарищами, которых почитал единомышленниками.

— Не могу взять в толк, зачем вы перстень вышвырнули. Что сие означает?

Болотин молча обдумывал, как же выразить рациональными рассуждениями то, что в чувствах представлялось ему неоспоримым. Пьянов в замешательстве наблюдал за товарищем.

— Как ни крути, мы приняли от них посвящение, они братья наши, мы — их, — сказал он растерянно.

— Положим, я принял посвящение гораздо прежде, от русских братьев. А от вас-то наши новые братья кое-что и утаили, чем вы были, не отпирайтесь, весьма раздосадованы. Посвящением же вы обязаны скорее мне, нежели этим господам. Простите, что упоминаю об этом. Вовсе не в обиду вам и не в обязательство какое бы то ни было.

— Вы правы, и невозможно отрицать. Я именно так и ощущаю: что это вы посвятили меня. Я благодарен и обязательства свои чту, как бы вы сами ни открещивались от них. Но тут другое. Мне не всё и полагалось открывать. Как бы то ни было, мы стали братьями Ложи истинных вольных каменщиков…

— Положим… — повторил Никита Ильич, желая возразить, но Анатолий Львович не дал ему сказать и добавил взвинченным от волнения голосом:

— Вот вы подчеркнули, что от русских братьев получили посвящение. Но разве братство не стоит превыше национальных границ, как и религиозных, и сословных? Ведь братство стирает границы, и в этом — один из высших идеалов масонства! Как Бог един для всех, кто бы каким методом ни обращался к Нему, так и…

— Простите, Анатолий Львович, встряну на правах старшего по рангу, — нетерпеливо перебил Болотин, не любивший тратить время на разговоры о том, что и так известно. — Подлинное братство не знает границ — тут и весь сказ. Но не полагаете же вы, что наши североамериканские братья доверились нам лишь ради наших достоинств, им не ведомых?

— Об этом уж говорено, — напомнил приунывший Пьянов.

Болотин, наконец, отёр лицо от холодной морской воды и продолжал исповедь: он вдруг почувствовал порыв вдохновения:

— То-то меня и насторожило, Анатолий Львович, что подлинные идеалы в этом братстве подменены эдакими, знаете ли, цеховыми интересами! Вот и объясните, ну зачем мы с вами будем, пребывая в России, радеть о цеховом интересе заокеанских братьев? Перстень с печатью мастера дочерней