Розенберг, мой руководитель аппарата, бродил по улицам вокруг клиники, но не смог найти свою машину. Он выскочил из нее и побежал в клинику, чтобы быть со мной. В спешке он не запомнил, где припарковался. В 2:30 утра он взял такси домой. Розенберг не пил алкоголь, так что его жена была озадачена его неспособностью отыскать свой автомобиль. Таинственность лишь усугубилась его объяснением, что «возможно, когда-нибудь я смогу рассказать тебе». Прошли годы, прежде чем она узнала эту историю. К счастью, на следующий день на рассвете он нашел семейный автомобиль.

Рассказ заместителя руководителя аппарата Дон Бертон — мой самый любимый. Около 7 часов вечера, когда босс покинул офис на ночь, она отмечалась на работе вместе с другими сотрудниками в зале на четвертом этаже, пытаясь собрать компанию, чтобы сходить выпить. После того, как ей неоднократно ответили, что все слишком заняты, она вернулась в свой кабинет, чтобы продолжить работу. Вскоре в ее кабинет ворвался один из коллег со словами: «Хватай куртку, и встречаемся в гараже». «Да!» — крикнула она, и поспешила в гараж. Там ее засунули на заднее сиденье набитой сотрудниками машины, и они отправились в мучительную, но безмолвную поездку в Университетскую клинику Джорджа Вашингтона. Она закончила тем, что расхаживала вместе с коллегами по коридору от палаты Эшкрофта, понятия не имея, зачем они здесь. Она сделала последнюю попытку организовать выпивку, когда группа один за другим покидала клинику, но той ночью никому было не до веселья.

Когда я наконец добрался до дома в ранние утренние часы четверга 11 марта, в доме было темно и тихо. Патрис и пятеро детей давно спали. Патрис знала, что я несколько дней пытался справиться с очень сложной проблемой, включая серьезный конфликт с Белым домом. Я не мог ей все рассказать, потому что любой разговор на секретные темы требовал, чтобы у обоих участников были соответствующий допуск и рабочая необходимость в этой информации. У нее не было ни того, ни другого. Эта отдаленность от семьи и ближайших друзей добавляла мне стресса, как это бывает у многих пар, вовлеченных в секретную работу. Я мало спал и был глубоко обеспокоен, хотя она не знала причину этого. Я направился на кухню перехватить снек. Патрис распечатала выдержку из моей речи на слушаниях по утверждению в Сенате — менее чем шестью месяцами ранее. Она с детьми в тот день сидела позади меня, когда сенаторы давили на меня на тему того, как в качестве заместителя генерального прокурора я буду справляться с конфликтами с Белым домом. Контекстом их вопросов являлось, как я буду вести политически спорные расследования, но она прилепила часть моего ответа на дверь холодильника:

Меня не волнует политика. Меня не волнует целесообразность. Меня не волнует дружба. Меня волнует поступать правильно. И я никогда не стану частью чего-то, что считаю фундаментально неверным. Я имею в виду, очевидно, что все мы принимаем политические решения, с которыми люди не согласны, но я буду поступать правильно.

Я проснулся всего через несколько часов, чтобы узнать новости о том, что ночью в Мадриде террористы атаковали пригородные поезда. День был посвящен тем ужасным нападениям и нашим усилиям, совместно с ЦРУ и другими разведывательными агентствами, выяснить, была ли серьезная угроза схожего сюжета в нашей собственной стране. Мы заранее встретились в штаб-квартире ФБР, а затем с директором Мюллером поехали на брифинг в Овальном кабинете по угрозам. Мы встретились с президентом, вице-президентом, и их старшими должностными лицами. Никто не упоминал о «Звездном Ветре».

После брифинга я остановил в коридоре Фрэн Таунсенд. Я знал Фрэн с тех дней, когда мы были прокурорами в Нью-Йорке. Теперь она служила заместителем советника по национальной безопасности Конди Райс. Райс не было на той встрече с вице-президентом во вторник. Было ли возможно, что советник по национальной безопасности не была посвящена в программу «Звездный ветер»? Если ее посвятили сейчас, гадал я, не могла ли она стать голосом разума?

Я сказал Таунсенд, что хотел бы назвать ей термин, и мне необходимо знать, узнает ли этот термин ее босс. Фрэн выглядела озадаченной, но я наседал. «Звездный Ветер», — сказал я. — «Мне нужно знать, знаком ли ей этот термин». Она ответила, что выяснит. Позже в тот день Таунсенд позвонила мне сказать, что ее босс знала этот термин, была полностью в курсе, и ей нечего было добавить. Я не получу помощи от Райс.

Когда я вернулся в Министерство юстиции, Голдсмит и Филбин подтвердили, что Белый дом замолчал на тему «Звездного Ветра». Мы ждали. Позже днем они вдвоем пришли ко мне. Президент продлил действие программы, несмотря на наши предупреждения. В новом указе были некоторые существенные отличия. Строку для подписи генерального прокурора удалили, и заменили ее строкой для подписи советника Белого дома Эла Гонсалеса. Эддингтон также добавил формулировку, чтобы одобрить действия АНБ, не покрывавшиеся его ранними проектами президентских указов.

Мы здесь закончили. Я знал, что это будет моя последняя ночь на правительственной службе. Как и у Боба Мюллера. Как и я, он не смог бы продолжать служить в администрации, собиравшейся приказывать ФБР принимать участие в не имевшей законных оснований деятельности.

Я набросал прошение об отставке и отправился домой, где рассказал Патрис, что увольняюсь на следующий день. И снова мне пришлось опустить подробности того, почему.

Утро пятницы 12 марта было хмурым. Я встал и уехал до завтрака, так что не слышал, как Патрис сказала детям: «Возможно, у папы будет новая работа, но все будет хорошо». Мы с Бобом Мюллером просмотрели ходатайства на нашем обычном утреннем заседании в штаб-квартире ФБР по террористическим угрозам, а затем вместе поехали в Белый дом на регулярный брифинг в Овальном кабинете по угрозам. Мы молча стояли, глядя в окно на Розовый сад, пока ждали, когда откроется дверь рядом с дедушкиными часами, чтобы присоединиться к утреннему президентскому брифингу. Я старался запомнить вид, который больше никогда не увижу. Дверь открылась.

Заседание казалось сюрреалистичным. Мы говорили о Мадриде, об Аль-Каиде, о чем угодно, кроме конфликтной ситуации, угрожавшей свалить администрацию. Затем мы встали и направились к двери. Мюллер шел впереди. Я как раз огибал край дивана в нескольких шагах от двери, когда услышал голос президента.

— Джим, — произнес президент, — найдешь минутку поговорить?

Я вернулся, и президент Буш провел меня через Овальный кабинет по короткому коридору в личную столовую президента. Мы сели за столом с одним стулом по каждой из четырех сторон; президент сел спиной