ее буку. Солнце искрилось на зеленых листьях и окрашивало ветви золотым, и Вайолет подумала, что бук выглядит очень величественно. Она ожидала, что Фредерик что-нибудь скажет про это, но он молчал. Они пошли дальше.

– Интересно, – начала Вайолет, – как так получилось, что мы кузены, но никогда прежде не встречались?

– На самом деле встречались, – сказал Фредерик. – В детстве я приезжал сюда в гости с родителями. Но ты вряд ли это помнишь, ты тогда только-только научилась ходить.

– Но почему вы приехали только один раз? – спросила Вайолет. – Мне бы так хотелось, чтобы у меня был кузен, с которым мы росли бы вместе. А так есть только Грэм, и мы… уже не так близки, как раньше. А когда он уезжает в школу, я совсем одна.

– Если честно, это было так давно, – ответил Фредерик. – И я не хочу тебя обидеть, но кажется, дело было в твоей матери.

– В моей матери? Я практически не помню ее.

– Ты очень на нее похожа, – сказал Фредерик. – У нее были такие же черные волосы. И она была… своеобразной. Разговаривала будто служанка. Мама говорила, что она была просто деревенская девушка. И папе, мне кажется, не нравился этот факт. Он говорил, что будь их родители живы, они ни за что не допустили бы такого союза. Как-то так. Прости, сегодня я тебя уже обидел несколько раз и не хочу обижать еще больше.

– Нет… Пожалуйста, – сказала Вайолет, ухватившись за тему разговора. – Пожалуйста, расскажи мне о ней побольше. Отец никогда ничего не рассказывает. Ты сказал, что она была своеобразной? Что ты имел в виду?

– Ну, она… не знаю, была не совсем в порядке. Во-первых, у нее на плече вечно торчала эта плешивая птица. Что-то вроде ворона – или, может, это была ворона, я не помню, но птица явно болела: у нее на перьях были мерзкие белые прожилки. Ну так вот, твоя мать звала эту птицу… как же?.. О, точно: Морг. Очень странная кличка. Моя мама была в шоке.

Тут Фредерик сделал паузу, чтобы посмотреть на Вайолет. Она сохраняла нейтральное выражение лица, боясь, что если он увидит, какой эффект производят на нее его слова, то не станет рассказывать дальше.

Ворона с белыми прожилками. Могло ли то перо, которое она нашла, принадлежать Морг? Сердце Вайолет пело. Ее мама. Получается, она тоже любила животных, как и предполагала Вайолет.

– Она не могла нормально есть с нами, – продолжил Фредерик. – Она садилась с нами за стол, но в какой-то момент ни с того ни с сего начинала отпускать странные замечания… «Я расскажу им», – могла сказать она угрожающе. Никто из нас понятия не имел, что это значит, хотя, возможно, она и сама не понимала, бедняжка. Ну так вот, тогда твоему отцу приходилось отводить ее в ее комнату. И тогда она принималась бушевать, кричать… часто ему не оставалось выбора, как только запереть ее.

– Запереть ее? – спросила Вайолет.

– Понимаешь, это было для ее собственной безопасности, – пояснил Фредерик. – Она сидела взаперти, пока не приходил доктор. Она была… опасна для самой себя. И для малыша.

Вайолет вздрогнула.

Она никогда не видела сумасшедших. В ее воображении возник образ бестелесной фигуры в белом, несущей тарабарщину, как Офелия в «Гамлете».

Возможно поэтому Отец никогда не говорил про маму? Потому что не хотел, чтобы Вайолет знала, что она была сумасшедшей? Возможно, он пытался защитить память о ней. Вайолет нахмурилась, затем снова повернулась к Фредерику.

– Ясно… Можешь рассказать о ней еще что-нибудь? Например… была ли она доброй?

Фредерик фыркнул.

– Уж точно не ко мне. Она почему-то невзлюбила меня – это было очевидно. Я часто замечал, что она смотрит на меня и что-то бормочет. И – что же – наш визит прервался довольно неожиданно.

– Что случилось?

– Однажды ночью в моей постели оказалась жаба. Живая. Я до сих пор помню, как она прикоснулась к моей ноге. Холодная и склизкая. Кошмар, – его передернуло от этого воспоминания. – Мой крик, наверное, был слышен в Лондоне. Ну так вот, потом прибежала моя мама и увидела жабу… и она вбила себе в голову, что это твоя мать положила ее туда. У нее случилась истерика. Твой отец пытался ее успокоить, говорил, что это сделал кто-то из слуг, что твоя мать весь вечер не выходила из комнаты, потому что дверь была заперта, но мои родители в самом деле завелись. Они погрузили наши вещи в машину – тогда у нас был маленький зеленый «Бентли», помнится мне, новинка того года, – и мы уехали посреди ночи.

– Ох, – сказала Вайолет.

– По дороге домой мама твердила, что у твоего отца после Великой войны не все в порядке с головой… а потом еще наши дедушка с бабушкой и дядя Эдвард погибли в этой ужасной аварии… И тогда мой отец сказал…

Фредерик отвлекся, чтобы согнать мошку с плеча.

– Что же сказал твой отец? – затаив дыхание, спросила Вайолет.

– Что дядю Руперта околдовали.

Вайолет не знала, верить или нет тому, что рассказал Фредерик. Она не могла вообразить, зачем бы ему было лгать. И все же… было нелегко поверить во все эти ужасы, которые он сказал о ее матери. Ей было не по себе от мысли, что мама могла быть буйной, что ее приходилось запирать, и самое ужасное, что ей не нравился Фредерик. Может быть, она вовсе не хотела напугать его жабой? Вайолет не отказалась бы обнаружить жабу у себя в постели. По правде сказать, они ей очень нравились.

Но затем ей вспомнились слова Отца.

Возможно, там они смогут что – то сделать, чтобы ты не стала такой же, как она.

Может быть, поэтому у нее какое-то нехорошее чувство в животе?

Холодало. Вайолет слышала, как перекликаются между собой сверчки. Она посмотрела на идущего рядом Фредерика. В сумраке смуглые черты его лица и длинные шаги наводили на мысли о пантере.

Несколько минут они шли молча. Вайолет гадала, считает ли Фредерик и ее такой же «своеобразной», как ее мать. Ей придется быть более внимательной, чтобы он не заметил, что она то и дело смотрит на него. Она хотела, чтобы он сказал что-нибудь. Над долиной медленно садилось солнце, окрашивая небо в такие разнообразные цвета, что Вайолет не смогла бы назвать большинство из них, но Фредерик не сказал об этой красоте ни слова.

– Ты слышишь это? – спросила она. – Такой чудесный звук.

– Что это?

– Сверчки.

– О. Ну, наверное, этот звук чудесен, – она услышала его низкий бархатистый смех.

– Что